– Нет, нет, садитесь. А что с ним? Высокая температура? Ну так дайте ему аспирин.

– А если не поможет?

– Дайте еще один. Он у вас, наверно, единственный?

– Да, а у вас их несколько?

– Пятеро. Если бы я по каждому поводу таскал их к врачу, кто бы за меня работал?

Педиатр, посмотрев на Женины щеки, справился с картинками в медицинском атласе и определил особый (мне неизвестный) вид скарлатины. А был, как я уже сказал, бронхит, причем тяжелейший, выбивший его и Нику из колеи на много недель.

Но до Миннесоты и Сан-Франциско еще долгие годы, и Жене пока не семь лет, а семь месяцев. У меня была тетушка, разносторонне образованный терапевт, частично разделившая участь Кассандры, – частично, потому что, к счастью, ее предсказания сбывались не всегда. Женя уже тогда обожал апельсиновый сок. Тетушка объяснила, что цитрусовые очень опасны и если последствия не обнаружатся сейчас, то обнаружатся через два или три года, а то и позже. Лимонный (и, кажется, апельсиновый) сок рекомендуется самым крошечным детям. Мы Жене давали апельсин через день, так что катастрофа, видимо, откладывалась. Узнав, что у Жени еще не зарос родничок, она объяснила, что волноваться не надо: если он закроется слишком быстро, не сможет увеличиваться мозг. Так, например, было у другого ее племянника (его перекормили витаминами), но она вовремя дала сигнал, и благодаря принятым мерам обошлось без последствий. Ясное дело, все хорошо, что хорошо кончается, но однажды она заметила у Жени какие-то перепонки в глазах и сказала, что это признак кретинизма. Какой же он кретин, если развивается прямо по учебнику? Не надо спешить с выводами. Цыплят по осени считают. Так и висит над нами этот дамоклов меч. Не дожить бы!

Впрочем, действительно ли так смешны страхи первых лет и особенно первого года? И всегда ли помогает таблетка аспирина? Стоит посмотреть вокруг, чтобы смех застрял в горле. Недалеко от нас в Миннеаполисе построили состоящую из многих корпусов больницу для детей с костным туберкулезом, а на другой улице – дом, где живут родители с детьми (иногда совсем маленькими), проходящими химиотерапию. Мимо больницы мы одно время гуляли почти ежедневно, и я говорил Жене, что там работает доктор Айболит и пришивает таким, как он, новые ножки. За углом соседи поставили гипсовую свинку и написали на ней номер дома. Какие-то хулиганы отбили у свинки уши. Тогда ей надели на голову специально сшитый капор, но капор украли. «Она ведь ненастоящая. Ушки не отрастут?» – спросил Женя. «Не отрастут». А если бы была настоящей, отросли бы?

Почти год нам не удавалось сделать Жене нужные прививки. Наконец Ника обошла целый сонм врачей и все подготовила. Женя специалистам понравился. Но кто-то, кажется, терапевт, заметила, что у него нет в мошонке второго яичка. Вот горе так горе! Никин отец, наш единственный дедушка, ночь не спал, а когда я потом дразнил его, ответил уныло и утомленно: «Тебе-то что!» Но я тоже перепугался, хотя и спал ночью (как всегда, с двенадцати до без десяти минут шесть с двумя перерывами): все-таки что же делать с яичком? Жаль ведь: пропадет парень. Но назавтра хирург заверил Нику, что яичко на месте, вовремя опустилось туда, куда надо, и что все в порядке.

Кстати, о сне и ночах. Первые три месяца своей жизни Женя орал круглосуточно. Знакомый педиатр сказал: «Не волнуйтесь. Он еще ничего не помнит. Боли от газов не оставят следа в его психике. К тому же крик развивает легкие, а дикие извивания полезны для мышц живота». Ну да, конечно, гимнастика. А как же насчет нашей психики? «Тяжело, я понимаю». Один наш знакомый капитан дальнего плавания, смелый, закаленный в бою воин, уходил из дому, когда начинался крик его дочери. «Радикальный выход из положения», – угрюмо съязвил я, но врач не расслышал каламбура.

Потом стало чуть легче. Можно было подойти к кроватке и задействовать погремушку-колокольчик; наступало успокоение. Если хочешь, греми с утра до вечера или пой. Ника и пела. В руках погремушка, и под нее избран соответствующий репертуар: «Однозвучно гремит колокольчик» и «Колокольчики мои, цветики степные» (этим цветикам еще предстоит возникнуть через много лет), а когда не осталось материала о колокольчиках, она перешла на колокола («Вечерний звон»). Женя внимательно смотрел на нее и слушал, но все паузы заполнял криком. Один почтенный муж (у него уже давно были внуки от дочери и сына) сказал мне, что помнит своих детей примерно с четырехлетнего возраста. Я был потрясен: «Как это он ухитрился?» – «Видишь ли, – разъяснила мне наша общая знакомая, – он помнит их только как собеседников». От нее же фраза в предисловии: «Не вырос классовым врагом».

Может быть, нет уз святее товарищества. Зато я знаю, что нет ни для ребенка, ни для родителей поры мучительнее младенчества. Сдайте-ка в поликлинику анализы. С кровью все обстояло благополучно: ее добыли из пальца (и установили, что гемоглобин ниже нормы). Но моча! Я понимаю: низкий, неделикатный предмет, но что ж поделаешь?

И вот ведь какая глупость: сначала пеленки, а потом ползунки промокали по семь раз в час (смотрите выше о фамильном сходстве), а толку от них для лаборатории никакого не было. Летом, сразу после того, как Женю привезли домой, все опыты провалились. Мы клали ему между ног вату и назавтра обнаруживали ее у него в ухе; собирались выжимать пеленки, но они стояли заскорузлым колом и влаги не давали; натягивали на «чресла» мешочек (как же, натянешь на мягкое!); сажали его по пояс в огромный целлофановый мешок, но он выдрыгивался из него в три секунды, а если не выдрыгивался, то все равно на стенках оседали лишь жалкие капли, а остальное просачивалось неизвестно куда. Но в сентябре я взял аптечную бутылочку, стерилизовал ее и твердой рукой приставил к нужному месту. Я извивался вместе с Женей и вскоре был вознагражден. Бутылочку снесли в регистратуру, но через два дня выяснилось, что результат анализа потерян.

Со всех сторон поступали сообщения о фантастических успехах чужих детей. Никина семимесячная племянница уже сидела в коляске, держала в руке чашку с бульоном и ела его с булкой (ей, правда, после этого дали магазинную сметану и вызвали сильное отравление). Женя к тому времени был в два раза моложе кузины, но его будущее не внушало доверия: ничего полезного он руками делать не умел. Он причинял себе ими немалый вред: царапал в кровь лицо и выдергивал изо рта соску. Трехмесячный сын соседей, Женин ровесник, нагулял семь с лишним килограммов – прямо князь Гвидон. А у женщины, с которой Ника разговорилась в очереди, родился сын, потянувший на четыре килограмма и за первый месяц прибавивший еще один с какими-то граммами. Когда наш сын стал на ножки, сын моего сотрудника ползал, как танк, а когда Женя пошел, кто-то уже побивал в своей категории олимпийские рекорды. «Куда торопитесь?» – спросил нас знаменитый (то есть очень дорогой) педиатр, которого удалось залучить с частным визитом. Мы похвастались, что, отставая в чем-то, кое-кого Женя опережает: смотрите, сколько у него зубов, а у других иногда и одного нет. «Зубы ни о чем не говорят, – возразил он, – это дело наследственное. У кого-то в вашей семье было то же». Он же (светило) через полгода нашел, что ребенок у нас «запущенный». Это у нас-то?!