Паркинс действительно был предельно вежлив и безупречно правдив. Возникала опасность того, что господин Роджерс, зная об этих свойствах его характера, иногда пользовался этим. В настоящий момент в душе Паркинса шла борьба, из-за которой, секунду или две, тот не мог найти нужных слов. Помолчав некоторое время, он, все-таки, ответил:

– Ну, хорошо, Роджерс, если уж вы действительно хотите знать правду, – я думаю о том будет ли та комната, о которой я говорю, достаточно просторной для того чтобы мы оба могли в ней удобно разместиться; и к тому же, (напоминаю, я бы не стал говорить об этом, если бы вы меня к этому не вынудили) я думаю о том, не окажется ли ваше присутствие для меня тем, что по своей природе будет мешать мне, заниматься своей работой.

Услышав это, Роджерс рассмеялся раскатистым смехом.

– Договорились, Паркинс! – сказал он. – Хорошо. Я обещаю, что не буду мешать вам, прошу об этом не беспокоиться. Я ни за что не поеду с вами, если вы этого не хотите. Но мне кажется, что я точно смог бы разогнать всех привидений. – Сказав это, он незаметно подмигнул и, по-дружески, толкнул локтем, своего соседа. Было видно, как Паркинс после таких слов сильно покраснел. – Прошу прощения, Паркинс, – продолжал Роджерс. – Мне не стоило об этом говорить. Я совсем забыл, что вы не любите, когда пытаются шутить по этому поводу.

– Ну, что ж, – сказал Паркинс, – раз уж, вы решили заговорить на эту тему, то я имею полное право заявить, что мне не нравится ваш легкомысленный тон, особенно, когда вы пытаетесь говорить о том, что вы называете приведениями. Человек, занимающий мой пост, продолжал он, немного повысив голос, – не должен, я считаю, бояться того, что он, интересуясь таким явлением, не встретит поддержки у общества. Насколько вы знаете, Роджерс, или насколько я считаю, вы должны это знать, по-моему, я никогда не скрывал своих взглядов…

– Ну, конечно, нет, старина, – добавил Роджерс вполголоса.

– …Я считаю, что любое подобие даже малейшего сомнения в том, что эти вещи существуют для меня равнозначно отрицанию всего того, что я чту как святая святых. Я очень сожалею о том, что не сумел убедить вас относиться к настоящему явлению со всей необходимой серьезностью.

– Ваш наивысший уровень сосредоточенности на объекте исследования, как говорил доктор Блимбер [125] , – прервал его Роджерс, из всех сил стараясь наиболее точно передать формулировку. – Прошу прощения, Паркинс: за то, что прервал вас.

– Ничего страшного, – сказал Паркинс. – Я не помню Блимбера, вероятно, он был еще до меня. Но я не собираюсь продолжать этот разговор. Я уверен в том, что вы меня правильно поняли.

– О, да, конечно, – сказал Роджерс, торопясь – очень хорошо. У нас будет достаточно времени поговорить обо всем этом в Бернстоу, или, может, еще где-нибудь.

Приведя этот диалог, я попытался передать то впечатление, какое он произвел на меня. Паркинс, здесь скорее выглядел как старая суетливая баба – что-то вроде безмозглой курицы, и это проявлялось во всякого рода мелочах, и в его манерах. Увы! Он был совсем одинок и беспомощен, у него абсолютно отсутствовало чувство юмора, но в то же время он был непоколебим и искренен в своих убеждениях, и за это заслуживал глубокого уважения. Так или иначе, со временем читатель узнает гораздо лучше то, каким Паркинс был на самом деле.

На следующий день, Паркинс, как и планировал, сумел вырваться из своего колледжа и приехал в Бернстоу. Он был радушно встречен в гостинице «Глоуб Инн». После чего он со всем комфортом расположился в двуспальном номере, о котором вы уже слышали. Перед тем как лечь отдыхать он нашел время аккуратно разложить все свои книги и бумаги, необходимые ему для работы, на столе, который занимал большую часть комнаты и был окружен с трех сторон окнами с открывающимся из них видом на море. Если говорить точнее, центральное окно выходило прямо на море, а окна с правой и левой стороны смотрели на берег, соответственно, с северной и с южной стороны. С южной стороны было видно деревеню Бернстоу. С северной стороны домов не было видно, а был виден лишь только берег и невысокая скала, упирающаяся в него. Прям под окном была не очень широкая полоса бурно разросшейся травы, на которой валялись старые якоря, якорные шпили, лебедки и тому подобное. За ней шла широкая дорожка, а потом пляж. Если грубо прикинуть, то гостиницу и море разделяло расстояние не более шестидесяти ярдов [126] .

Остальные обитатели гостиницы были, без всяких сомнений, большими любителями гольфа, к тому же, они обладали некоторыми чертами, которые могут потребовать особого описания. Наиболее заметной фигурой среди них, по всей вероятности, был бывший военный, а ныне, секретарь Лондонского клуба, он обладал голосом невероятной силы, и явно придерживался протестантских взглядов. Он всегда мог найти нужное слово после того как он посещал проповеди местного приходского священника, достойного человека с большой склонностью к проведению ярких ритуалов, которых он имел мужество придерживаться насколько мог, вопреки принятой Восточно – Английской традиции [127] .

Профессор Паркинс, одна из главных черт характера которого была настолько точно схвачена, после прибытия в Бернстоу большую часть дня провел, занимаясь тем, что он называл оттачиванием навыков игры, в компании со своим новым знакомым, полковником Вильсоном. Правда, после обеда, я не могу с точностью сказать, виноват ли в этом процесс совершенствования техники игры или может быть у этого есть какая-то другая причина, поведение полковника приобрело настолько угрожающий характер, что даже Паркинс долго раздумывал над тем, стоит ли ему возвращаться в гостиницу с поля для игры в гольф в компании полковника. Взглянув украдкой на торчащие усы и его лицо, залитое алой краской, он решил, что будет лучше позволить табаку и чаю сделать с полковником все, на что они только способны, перед тем, как обеденный час представит его перед фактом неизбежной их встречи.