Наши – те, с кем я пришел, тоже не подкачали, не ударили в грязь лицом. Подвели итоги, расставили акценты, обрисовали перспективы. Кратко, актуально, по делу. В конце прений взяла слово фрау Шницель. Хорошо говорила. О длине наших… рядов, о размерах и широте… масс, о глубине… взглядов и прочих важных местах. Похлопали, конечно. Тут она возьми и предложи: а давайте-ка прямо сейчас еще удлиним наши ряды и примем нового члена – и показывает прямо на мой! Сказала, что я первый раз и очень хочу, обещаю не подвести и не опозорить, достойно приму и понесу. Никто не возразил. Наоборот! Товарищи подсадили на сцену рядом с трибуной, ободрили хлопками. Дали слово. Я, конечно, глубоко вздохнул, мыслями собрался, чтобы ответить коллегам по существу, поблагодарить сердечно – и тут… вижу ее, мою блондиночку. Стоит голенькая совсем, золотистая вся. Розовым отливает, где надо. Чернеет, где положено. Хороша! Кругла, сочна, желанна, с двумя спелыми вишенками, задорно вверх развернутыми… Специально под меня скроенная женщина. Глядит на меня во все глаза, а я на нее, конечно же, не оторвать!

Все замерли, ждут веского слова от подрастающего поколения. А она, моя славная, тут возьми да и облизнись. Да так приветливо, так ласково, что… Короче, не сдержался я, братцы, не совладал с собой, не утерпел, не смог… Встал у меня в полный рост. Как у пионера под окном бани. Стыдно.

Ну и, разумеется, повсюду шум, свист, гвалт, крики. Из президиума кричат. Голые массы орут. Осуждают, клеймят.

Не приняли меня, короче, в свои ряды. Прокатили. Постановили гнать до самого бунгало. А чтобы не вздумал вернуться, приставили ко мне своего человека. Из самых проверенных. Блондинку ту с черешнями. Эльзочку.

– Странный какой-то привкус у этого супца, не находишь? – Эдуард Борисович причмокнул, вдавливая ощущения в небо.

– Ешь. Ешь, давай. Не отвлекайся. – Галина Павловна заглянула в его тарелку, там оставалась ещё добрая половина: – С такими ценами, им ни крошки нельзя оставлять.

– Тебе ли за деньги волноваться? Мне платить-то, угощаю.

Платить ему, это правда, но… и не совсем.

Первое тогда принесли вовремя, сразу. Это она сама сплоховала. Эдуард Борисович только руки помыть отошёл, а тут, как раз, и супы подали. Ему рыбный, а ей харчо. И пришлось Галине Павловне в две стороны разом коситься: на вход сортирный и в тарелку его. Ну и бухнула сгоряча, почитай, всё подчистую. Себе досталась совсем краха, капля буквально из того пузырька. Вкуса никакого не почувствовала. Суп как суп. Стоит, правда, сколько весь обед на их предприятии, а на вкус обычный, наваристый.

Короче, всё ему. И ведь подействовало! Не обманула старушенция, качественный товар оказался, отменный. Вон какой эффект вышел. Сидит сейчас счастливый плешивый, потный, пахучий. Весь в неё, Галину Павловну, который год влюблённый. Тьфу!

А тогда казалось лучше и не сыскать, с любой стороны в мужья подходящий. Короче, всю ставку только на него. Тут умные люди и подсказали: опои-ка его и дело с концом. Все, дескать, кто похитрее так поступают. Будет, как привязанный, короткий поводок. А чего ещё надо? Она, Галинка, тогда, смешно вспомнить, романтическая была, возвышенная. Нет, говорит, одному ему не буду лить. Хочу с ним, с Эдиком, душа в душу жизнь прожить, рука об руку. И сама с ним глотну, и в свою чашу тоже плесну зелья приворотного. На том и устояла. Те же умные люди и подсказали где зелья раздобыть, чтоб получше и подешевле, опять же, вышло. Умным людям виднее.

Стало зелье приворотное, правду сказать, в копеечку. Не бросовый товар, редкостный. Это сейчас что хочешь через интернет с доставкой пожалуйста, а в те строгие годы всё с оглядкой, с осторожностью. Намаешься пока отыщешь.

– Не маловато ли, бабашка? – Спросила тогда Галина Павловна, когда старуха разглядывала на свет микстурный пятидесятиграммовый пузырёк с плескавшимся в нём зельем. Зелье выглядело густым, мутным и булькало.

– По объёму в самый раз, а вот по инградиенту… – Тут старушка взглянула на Галинку: – А какой тебе, доченька, любви бы хотелось?

Подумала Галина Павловна с минутку:

– Трепетной и безоглядной, бабушка.

Старуха ещё повозилась с кульками и банками на полке. Подлила чего-то, подсыпала:

– Любовь я тебе снарядила по совести, как родной. Десертную, вместо чайной, ложку внесла безоглядности и сыпанула почти на наперсток лишку трепета (а трепет, ты знаешь, сейчас, ух как в цене…) а остальное всё согласно старинному рецепту, не сомневайся. – Ответила тогда старушка и засунула деньги за шиворот.

Жениться Эдуарду Борисовичу не хотелось. Ему и так сойдёт. Вечером шампанское и девушка, а на утро опять весь мир у ног.

«Ничего, дорогой, – думала Галина Павловна, – под зелье, как по маслу в ЗАГС проскользнёшь со всеми приятными, но необратимыми последствиями».

Одна проблема – подливать было некуда. На их встречах Эдуард принимал только твердую пищу: пельмени да отбивные, а запивал из мелких рюмочек народным напитком. Куда вливать? С первым обедал только на работе. Не скажешь же: – А ну-ка, Эдик, махни-ка из этого пузырька без вопросов, для своего же, поверь, блага. Не такой он, он вёрткий. Тут нужна хитрость. Заманить в общепит, заказать полную порцию многоцветного, раскалённого борща, и скрыть в его волнах и переливах бабкино зелье.

– Вот бы чего-нибудь вкусненького, – завела разговор Галя.

Он принёс торт.

– Нет, острого хочется, горячего, – было внесено уточнение.

Эдуард Борисович явился с эскалопами и перцовой.

– Но чтоб у плиты не стоять, – закруглена была петля.

– Ладно, – сломался Эдуард Борисович, – сходим в субботу в шашлычную.

– Очень хорошо. – Воспряла Галина Павловна: – Только днем на обед, вечером финал со звездами по телевизору.

– Пусть днём… – Беспечно согласился Эдуард Борисович.