– О, – тихо произнесла Корделия. – Но Алистер… он ведь извинился перед ними? За это, и за все… за все, что было в Академии?

«Как же так, Алистер».

– Справедливости ради скажу, что Мэтью и Томас не дали ему такой возможности, – ответил Джеймс. – Он был не единственным, кто издевался надо мной, над нами, но… сначала мы считали, что он… другой, и поэтому, я думаю, разочарование было сильнее. Прости, Маргаритка. Мне хотелось бы, чтобы ответ на твой вопрос был не таким… грустным.

– А я рада, что ты сказал мне правду. Алистер… он всегда был самому себе злейшим врагом, он уже много лет твердо намерен разрушить свою жизнь.

– Его жизнь не разрушена, – возразил Джеймс. – Знаешь, я верю в прощение. В милосердие. В то, что даже самые дурные поступки можно искупить. – Он поднялся. – Я провожу тебя наверх. Мне кажется, ты устала не меньше, чем я.

Наверх. Вот оно. Корделия снова почувствовала прежнее смятение и растерянность, поднимаясь за Джеймсом по лестнице – предположительно, в их спальню. В комнату, которая принадлежала только ей и Джеймсу, куда не могли заглянуть посторонние, куда не полагалось входить никому из гостей. Там между ними неизбежно должна была возникнуть близость, при мысли о которой ей становилось не по себе.

На втором этаже горел свет. Короткий коридор был ярко освещен настенными светильниками. Джеймс открыл первую дверь и жестом пригласил Корделию войти.

Стены в спальне были выкрашены в голубой цвет, окно выходило в крошечный сад. Корделия заметила заснеженные ветви и серп луны, а потом Джеймс повернул выключатель. Две лампы загорелись по сторонам великолепной кровати с четырьмя столбами, застеленной вышитым покрывалом. Определенно, на этой кровати хватало места для двоих.

Корделия постаралась сосредоточиться на первом предмете, попавшемся ей на глаза – это была резная панель над камином. На мраморной плите были вырезаны зубчатые башни, фрагмент герба Карстерсов.

– Это?..

– Надеюсь, ты не против, – тихо произнес Джеймс, стоявший у нее за спиной. – Я понимаю, что для всего мира ты теперь принадлежишь к семье Эрондейлов, но мне показалось, что тебе захочется иметь напоминание о своей семье.

Корделия, наконец, решилась осмотреться, и взгляд ее скользил по стеганому бархатному покрывалу, шелковому пологу, жаккардовым шторам. Оказалось, что Джеймс подобрал шторы ее любимых оттенков, изумрудного и лилового, как аметист. Те же цвета повторялись в узорах пушистого керманского ковра, устилавшего пол. Райза повесила Кортану на позолоченные бронзовые крючки рядом с кроватью – очевидно, крючки предназначались именно для этой цели. Скамья в оконной нише, достаточно просторная для двоих, была завалена шелковыми подушками с кистями, а по обе стороны окна стояли шкафчики с книгами… с ее книгами. Должно быть, Джеймс заранее попросил Райзу распаковать их – в качестве последнего сюрприза для Корделии.

– Эта комната… – заговорила она. – Это… ты выбрал и устроил все специально для меня.

«Но где же твои вещи? Где же ты сам, Джеймс?»

Обернувшись, Корделия увидела, что он снял золотой фрак, сложил его, перекинул через руку. Волосы его рассыпались, на щеке виднелось едва заметное пятнышко цветочной пыльцы – видимо, случайно задел гирлянду в храме, – а манжета была испачкана вином. Наверное, если бы она поцеловала его, то почувствовала бы вяжущий вкус крепкого сладкого чая. У нее путались мысли, ею владели одновременно неуверенность и страстное желание.

– Я подумал, что твоя спальня должна быть комнатой, где ты сможешь чувствовать себя прежней, – сказал Джеймс. – Где тебе не нужно будет притворяться.

Он пересек комнату, открыл боковую дверь: за ней находилась современная ванная комната с блестящими никелированными кранами и эмалированной ванной. В дальней части ванной комнаты Корделия заметила другую дверь, выкрашенную изумрудно-зеленой краской.

– Зеленая дверь ведет в мою комнату, – продолжал Джеймс, – так что если тебе что-нибудь понадобится, и если ты не захочешь будить слуг, можешь постучать в любое время.

В этот момент Корделии стало ужасно стыдно.

– Весьма разумно, – услышала она собственный голос, тоненький, далекий, неестественный. Многие супруги спали в отдельных комнатах, между которыми находилась общая спальня. Что, во имя всего святого, заставило ее думать, будто Джеймс собирается спать с ней в одной постели? У ее родителей была общая спальня, но это было необычно среди аристократических семей. В этом же доме все устроено по желанию Джеймса, и, конечно же, он захотел, чтобы у него была своя комната.

Вдруг она сообразила, что Джеймс смотрит ей в лицо, ждет ее ответа.

– Я очень устала, – пробормотала она. – Мне нужно…

– Да, конечно. – Он подошел к выходу и на пороге остановился, положив руку на дверную ручку. Когда он заговорил снова, голос его был мягким, лаксовым. – Мы сделали это, правда, Маргаритка? В глазах Анклава мы теперь муж и жена. Мы выдержали этот день. И выдержим все дни, которые нам еще предстоят. – Он улыбнулся. – Доброй ночи.

Он ушел, и Корделия машинально кивнула, глядя ему вслед. Она услышала его шаги в коридоре, потом дверь в соседнюю комнату открылась и снова закрылась.