Подбежал я стремительно, быстрава, обнял нежно за талию тонкую, да прижал к себе любую-милую, целуя её нежную-добрую. Сладкий запах и дух моей Ксинии за мгновенье вскружили мне голову, а уста её нежные сахарны, волю мою поглотили, присвоили.

Отстранилась она нежная-милая и сказала слова мне весёлые:

– Дурень, стой! Нельзя же до свадебки! Не по чести то, не по совести!

Нежно сжимая в объятиях, крыл шею её поцелуями, да настойчиво, страстно с желанием – обладать своей милой Голубою.

– Наум! Милый сокол мой ясновый. Остановись! Прекрати! – Она вырвалась. – Полезешь с лабзаньями сызнова, знай – неделю ещё мы не свидимся!

– Ух, какая ты строгая Ксиньюшка, – признаться, немного опешил я. Семь дней без милой – то пытка была – чрезмерная горькая тяжкая. – Добро, – кивнул я, – но ты сразу родителей, уж сегодня как солнце поднимется, извести, чтоб сватов моих выждали. Выждали, да хлебом с солью приветили.

– А меня ты спросил? Наум, милый мой?! Может замуж мене и не хочется?

– Зачем спрашивать за то, что мне ведомо?

– Тебе ведомо, да – я люблю тебя! Но узнай ты ещё нечто важное…

И Аксиньюшка в моих нежных объятиях, немного назад отклонилась, и ввозрилась в меня глазками карими и вдруг раз! – они белыми сделались.

– Что за лихо такое, иль наваждение?

– Удивлён?

– Конечно, любимая.

– Значит, вправду ты любишь, раз с объятий не выпустил и дьяволицей бесовской не выкликнул.

– Люблю, всю жизнь любил, ведаю, знаю и чувствую. Никакая ты не дьяволица Аксиния, люба сердцу моему даже белоглазая. Всё одно с объятий не выпущу!

– А как же вера в вашего бога Московии? Нечисть для вас мы – нечистая. Ты крещён крестом христиановим и не должен любить Правь славящую.

– То мене решать милая Ксиния и люблю я Ту кто мне посердцу, ни одна вера не вправе мне вывертать – кого можно любить а с кем не за что. Да и крестик я не нашу давно, то ведь мать отец меня крестили, а уж я решу сам – во что верить мне и кого любить страстею дикою.

– Стало быть живёшь ты по совести, для меня Наум – это главное. Хорошо, стану я твоей полюбимою. Полюбимою – женой верною. Но для этого, да по обычаям Чуди-Чудной, руссой, Белоглазовой, должен выполнить ты желание моё заветное – стань опорой, защитой Магнитке яиковой, всем сословиям, расам и сущностям.

Обомлел я немного, скручинился:

– Как же ведать мне кто в стане сущности? Да и вспомни: ты – Чудь Белоглазая, та, кого я всю жизнь и не видевши?

Улыбнулася мне свет-Аксиния, отстранилася и ответила:

– За Урал-рекой у Магнит-горы да в Черном бору лиходеевом, горка есть не приметная, тёмная, меж двумя дубами сокрытая. То гора на злате стоящая – Карадыркою кликалась издревле, и хранителем ей ведьма назначена, горемычная, усталая женщина. Шлёт она много лет испытания, тем мужам кто нам Чуди понравился. Ну а тем, кто Чуди да посердцу от ведьмы подвиг сготовленный. Сдюжишь подвиг – стану твоей я Наум Борочарович, буду женой тебе, матерью деточкам. Ну а коль ты сборонишься – скурвишься, смерть приму я тихую мерзкую, не видать тогда мне Ярилушко ясное, без любви твоей милый – Наумушка.

Конец ознакомительного фрагмента.