–  Выбора нет, – думал он. Придется идти. Он шагнул. Преподаватель сидела за столом и делала пометки в журнале.

–  Себастьян, – сказал он, не отводя глаз от журнала. Его рука все и дальше продолжала выводить слова. Его осанка была ровной, а движения спокойные и ровные. И тем не менее, ему не представляло никакого труда в одни момент и писать, и говорить со своим учеником. Себастьян насторожился. Было понятно, что теперь нужно вызывать отца в школу.

Егор Юрьевич не был из тех людей, с которым можно как-то договориться или че-то решить. Это был человек, снискавший себя, как правильный, не столь правильный, чтобы это доходило до маразма, но толика занудства все-таки присутствовала; немного строгий, не поддающийся на провокации и довольно гордый мужчина. В его гордости не было ничего сверх мерного, но цену себе он знал. Проще говоря, он был действительно МУЖЧИНА, не старый, но в возрасте, когда мужчины самые красивые, желаемые. Ни одна преподавательница, ни старшеклассница не могла пройти мимо, не взглянув на него без чувства восхищение. И он не мог. Он столь сильно любил женщин, красивых, молодых, с упругими телами и живыми глазами. Это была единственная его слабость. Но нужно отдать должное, Егор все же пытался с ней бороться, противостоять, ибо он женатый мужчина, пример идеала, на которого равняются. Пожалуй, именно это и помогало ему бороться: не то, что он женатый, но то, что он идеал. Чувство превосходства над людьми, что они черпают знания от него, и не с его слов, но с того, как он ходит, как выглядит, не давало ему право нарушить обет. Опять еже, гордость. Хоть ее и нельзя отнести к позитивным эмоциям, но именно она и помогала Егору в этой нелегкой борьбе.

–  Да, Егор Юрьевич, – ответил Себастьян, остановившись возле доски. Рюкзак он так и не взял.

–  Ты же понимаешь, – сказал учитель

–  Да, понимаю. Отца в школу.

–  Правильно, – в его голосе не было ни упрека, ни сожаления. Это просто правило, которое нужно соблюдать. – Можешь забрать рюкзак.

–  Спасибо, – ответил Себастьян и подошел к столу. Его вещи были разложены. Никто не помог собрать. Он сложил все внутрь, забросил его на плечи и быстрым шагом пошел с класса.

–  Стой, – отозвал его учитель, когда Себастьян уже был у выхода.

Он остановился у двери и повернулся к преподавателю. На этот раз Егор сидел уже лицом к Никите и смотрел на него, как на равного себе собеседника.

–  А чего Лизы сегодня не было? – спросил он. Его глаза были широко открыты, и смотрели пытливо.

Какого хуя, – думал Себастьян. – Неужели и ты на нее запал. Спите что-ли. Блядь, кто же еще сунет.

–  Без понятия, Егор Юрьевич. А чего спрашиваете то?

–  Ну как же. Ее не было. Вот и спрашиваю, – ответил он. – Ну понятно, можешь идти. Спасибо, – в завершении сказал он и, повернувшись к журналу, продолжил и дальше писать.

Ага, твою мать, – думал и дальше Себастьян. – спрашиваешь, ибо не было. Хер там. О многих поверю, что так, но не о Лизе. Карины тоже не было и Арины. Но не спросил же. Сто Процентов наяриваешь ее. Вот Лиза. Шлюха, – он остановился у стены и ударил рукой. Его эмоции бурлили. Это чувство обиды, которое пробудилось внутри его души, становилось все сильнее и сильнее. Он ревновал, негодовал. Тяжело сказать, это потому, что он любил Лизу или потому, что хотел просто, чтобы она только с ним была. Наверное, и того, и того немного.

…

В офисе

Никита зашел в уборную, и став у зеркала, начала приводить себя в порядок. Сейчас предстоял один из самых важных моментов в его жизни. Неуважительно будет выглядеть неподобающе на обеде со своим начальник. Это была его отличительная черта. Он считал, что все кроется в мелочах, и если ты просто получаешь какую-то передачу от знакомого или друга, и в этот момент выглядишь не подходящим образом: руки грязные, одежда не выглаженная, то это неуважение непосредственно к тому, кто преподнес тебе это. Что уж говорить о встрече или ужине тем более, если он уже в таких мелочах отличался столь придирчивой скурпулезностью. Но именно благодаря этому, его и все и знали, как по-истинному преданного и доброго мужчину, который всегда вызывал только положительные эмоции как у знакомых, так и людей, видевших его впервые в жизни.

Он поправил свои волосы, идеально заправил рубашку, ремень повернул, чтобы сидел в линию с пуговицами на рубашке. Вид не сильно изменился, но на большее в уборной в офисе рассчитывать и не стоит. Никита сполоснул рот, выдохнул и, собравшись со своими эмоциями, рушил на один из самых важных обедов в жизни. Нельзя сказать, что ему было мало денег. Для своих 42 он уже был довольно обеспеченный. Смог на ноги поставить всю семью, забрать своих родителей и родителей жены, помочь братьям и сестрам. Даже недвижимость за границей и ту приобрел, не говоря уже о неисчисляемых квартирах и домах на родине, но здесь дело скорее именно в чем-то духовном, нежели материалистическом. Сама суть обеда с директор и владельцем всей корпорации несла уже другой смысл. Просто само общение с человеком достигшим столь высокого уровня в этом мире Никите приносило незыблемое удовольствие, моральное удовлетворение. И именно это и было важным для него.

Он ступал дерзко, уверенно, не пропуская никого, кто шел мимо или пытался его обогнать. Дороги не было никому. Его шаги, столь большие, сильные, внушали чувство превосходства, рассекая на пути в ресторан.

…

В школе

Себастьян сидел на подоконнике и все выжидал Лизу. Может хоть к третьему уроку придет. Ему хотелось ее увидеть, поцеловать, хоть их отношения и не назовешь полностью чем-то серьезным, но для него они имели значение, и здесь было безумно важным, чтобы и для Лизы они тоже обрели какой-то смысл, а не просто периодическая дрочка и отсос. Здесь большего хотелось, объятий, совместных фильмов. В какой-то момент он задумался, чтобы и квартиру им на двоих снять. Отец бы оплатил. Проблем бы не возникло, но как это сделать. Прозвенел звонок. Это уже третий урок, и Себастьян вообще не хотел идти. Его мысли были далеко. Им больше места не было нигде, кроме как возле Лизы, ее губ, которые он страстно целует и прекрасными, пышными локонами. Он любил эти локоны. Уткнуться в них и просто наслаждаться благоуханием ее волос – вот, что Себастьян возжелал всем своим сердцем. Но вместо этого и даже самих помыслов о Лизе, ему предстояло опять оказаться за партой и ощущать дыхание преподавателя, искренне распинающегося в тщетных попытках донести кроху знаний к неблагодарным ученик, взгляд которых будет полность в телефонах. Себастьян это понимал, и единственная причина, почему он все же ходил на многие уроки, это, чтобы отдать должное учителям. И следующий урок был не исключением. Хоть ум и забит полностью Лизой, но на урок идти нужно. Вокруг все бежали в суматохи. Дети торопились по классам. Это были жестокие создания. Они толкались, пинали друг друга, пытались любым средством показать свое превосходство, как бы дико и бесчеловечно это не выглядело. Себастьян лишь охапкой осмотрел их, не придавая значения. Он был выше. Чувство воспитанности, манеры и доброты в душе были ему близки, но столь дикое поведение, являющееся результатом никудышного воспитания и влияние массовых культур, породившее поколение невоспитанных и орущих созданий, не знающих ничего, кроме прав, но не обязанностей. Как же ему было противно это. Ни высоких полетов мысли, самопожертвования, изысков. Ничего не было родным этим созданиям. Даже само слово “человек” и то далеко от них. Он противился им.