Гунн повернулся и одарил его испепеляющим взглядом.

– Передай на «Храфнкель», что я отправляюсь к ним. Пусть держат телепортеры наготове и опустят щиты мостика или я сам их разорву.

Русс прибыл на Фенрис, как ему говорили впоследствии, во время сезона штормов. Скьялды по-прежнему рассказывали об этом – северные небеса раскололись, освещенные серебристыми полосами, и земля несокрушимого Асахейма содрогнулась в первый и последний раз на памяти смертных.

Сам примарх ничего из этого не помнил, как и того, что было раньше, за исключением обрывочных снов, которые приходили к нему в короткие затишья между битвами – запахи химикатов и гул таинственных машин; наполовину осознаваемое ощущение плавания в жидкостях, прислушиваясь к осторожным движениям обслуживающего персонала снаружи амниотических емкостей; тиканье контрольной аппаратуры; шепот голосов, которые могли быть, а может и нет, человеческими.

Обладать такими воспоминаниями было невозможно, так что они, видимо, являлись послесобытийными проекциями, только облеченными в определенную форму, как только Всеотец объяснил обстоятельства создания Русса. После этого он был вынужден признать, что родился вовсе не на Фенрисе, а волки, лед, шторм и летний огонь стали случайным наложением на детство, которое задумывалось совершенно иным.

Конечно, у него было чувство, что он всегда об этом знал. Еще до прибытия Всеотца он чувствовал неправильность происходящего, словно он вследствие какого-то грандиозного обмана оказался запертым в кошмаре, одновременно чарующим и ужасающим. Волки склоняли пред ним головы, как и смертные воины, которых он подчинял или убивал с такой ошеломляющей легкостью. Ему хотелось закричать: Кто вы? Почему я сильнее вас?

Понимание не пришло и на Терре. Император, Всеотец, чей меняющийся образ было невозможно прочесть, долгое время держал его в изоляции, выдавая информацию по крупицам, обучая пользоваться силовым доспехом, управлять звездолетами, контролировать варп-сознание, которое текло по его венам так же обильно, как и сверхнасыщенная кислородом кровь.

– Я мог бы прямо сейчас покинуть Фенрис, – однажды сказал Русс отцу. – Планета слишком дикая для жизни и никогда не обеспечит армии, которые ты заслуживаешь.

Покинуть Фенрис. Невозможно представить, что он когда-то это сказал. За десятилетия, прошедшие с того разговора, фенрисийцев VI Легиона жестко превратили в подобие мира смерти. Они начали строить Клык, выдалбливая Великую Гору землеройными машинами размером с титан «Разжигатель войны». Император, несомненно, рассчитывал, что Волков будут рекрутировать из мира льда и пламени, а уникально жестокий родной мир, случайно или умышленно, останется проверенным горнилом Легиона.

Поэтому притворство продолжалось. Русс стал большим фенрисийцем, чем они сами. Он пил мёд с берсерками и боролся с черногривыми на кровавом снегу, презрительно и весело хохотал в море звезд. Он позволил годи украшать доспех и гравировать мечи. Он избегал советов Гиллимана и Льва, и игнорировал каждого эмиссара Лоргара. Он делал именно то, что ему говорил Всеотец – стал оружием последнего выбора, самым верным из братьев, исполнителем грязных войн.

Волчий Король не возмущался, когда пурпурно-золотой Легион Фулгрима получил палатинскую аквилу, а Вулкана надолго и без объяснения причин отозвали. И даже когда Гор был назначен магистром войны, а доводы в пользу того, кто был истинно избранным сыном стали бесполезными, он промолчал. Русс нутром знал, что Волки были созданы именно такими по причине: никто другой не смог бы выполнять их кровавую роль. В конечном счете, если Империум пошатнется, это его нога наступит на шею любого узурпатора под благосклонным и непостижимым взором генетического отца, творца всех его несчастий и неуверенности, его счастья и славы.

Но теперь с этим притворством было покончено. Он и в самом деле стал тем, кем когда-то только притворялся. Он чувствовал, как душа мира пульсирует под кожей, и никакая чистка не смоет это пятно. Руны больше не были просто знаками, которые терпели как суеверия отсталого народа. Они говорили с ним, словно надзиратели-заговорщики, радующиеся привлечению на свою сторону узника. Потерпев поражение, примарх, наконец, понял, почему Император так и не позволил ему покинуть Фенрис.

Планета завоевала меня. И не отпустила.

Он снова посмотрел на руны, разбросанные по камню в том же сочетании, что и раньше. Проявлялся образ, вытягиваемый в реальность, как окровавленный новорожденный, что кричит на полу палатки. Русс пристально смотрел, различая некоторые подробности, которые видел раньше, а также новые, размытые сомнением, проникающие в границы картины, созданной им для себя.

Цель была близка. Примарх слышал некоторые из слов, едва слышно нашептываемых судьбой. Еще несколько бросков. Всего несколько в неспокойное море.

У дверей раздался звонок, разрушая хрупкое чувство понимания.

Он понятия не имел, как долго гадал. Судя по погасшим жаровням, должно быть много часов. Единственным источником света в помещении было тускло-красное свечение газовых облаков, проникавшее через иллюминаторы в дальней стене.

– Войдите, – проскрежетал Волчий Король.

Дверь в покои Русса открылась, за ней оказался знакомый силуэт Ква Того-Кто-Разделен. В играющем свете пламени его тяжелый рунический доспех кишел надписями. Рядом с руническим жрецом стоял Бьорн Однорукий, излучавший смесь любопытства, дерзости и сомнения.