– А я и не спорю. Мы высоко ее ценим. – Он поморщился от мысли, как похожи его слова на одно из привычных равнодушных утверждений Галианы. – Но я несколько озадачен. Вы вернулись к жизни после продолжавшегося сто лет сна. Мы прилетели сюда на корабле, который люди вашей эпохи не сочли бы возможным даже в отдаленном будущем. За последнюю сотню лет мы пережили огромные социальные и технологические перемены. Кое-что важное о себе я вам еще не рассказал. А кое-что важное о вас я даже не могу вам рассказать.

Иверсон опять пожал плечами и посмотрел вдаль мимо Клавэйна. Должно быть, его взгляд скользил через километры льда к белому горизонту Диадемы, не находя, за что бы зацепиться.

– Я просто воспринимаю ситуацию шаг за шагом, вот и все. Признаться, меня не очень интересуют технические новшества. Уверен, ваш корабль в самом деле прекрасен, но… Это всего лишь прикладная физика. Всего лишь изобретение. Возможно, в основе вашей двигательной установки лежат какие-то новые принципы, но если так, это просто усовершенствованный вариант чего-то уже слишком сложного, чтобы с него начинать. Вы преодолели световой барьер, да? – Он тщательно изучал выражение лица Клавэйна. – Нет, не думаю. Может быть, вы…

– Так что же именно вас интересует?

Казалось, Иверсон засомневался, стоит ли отвечать, но когда заговорил, у Клавэйна не возникло сомнений в том, что он говорит правду. В его голосе неожиданно появился миссионерский пыл.

– Процесс возникновения. В особенности возникновения сложных, почти непредсказуемых сочетаний в системе, управляемой несколькими простыми законами. Сознание – лучший тому пример. На самом деле человеческий разум – это всего лишь сеть особым образом соединенных нейронов. Законы, управляющие деятельностью каждой из этих клеток в отдельности, не так уж трудно уяснить: каскад хорошо изученных электрохимических и ферментативных процессов. Весь фокус в схеме соединения. Она определенно не закодирована в ДНК, разве что в самой грубой форме. Иначе зачем младенцу развивать нейронные связи, которые распадаются еще до рождения? Это было бы настоящее расточительство – имея превосходный план мыслящего мозга, вы озаботились бы только созданием необходимых связей. Нет, самоорганизация разума происходит в процессе развития, именно поэтому ему требуется намного больше нейронов, чем то количество, которое он потом объединит в действующие сети. Ему нужно сырье, с помощью которого он будет искать дорогу к действующему сознанию. Связи возникают сами собой, а потом те из них, которые не используются или недостаточно эффективны, отбрасываются. – Иверсон на мгновение замолчал. – Но у нас нет глубоко понимания того, каким образом эта самоорганизация происходит на самом деле. Как вы думаете, Невил, сколько нейронов требуется для контроля управления первым сегментом брюха омара? Попробуйте угадать с точностью до сотни.

Клавэйн пожал плечами:

– Не знаю. Пятьсот? Тысяча?

– Нет, шесть. Не шестьсот, а просто шесть. Шесть дурацких нейронов! Проще быть не может. Но понадобились десятилетия, чтобы понять, как они взаимодействуют, не говоря уже о том, как развивалась эта нейронная сеть. И этими вопросами дело не ограничивается. Нельзя рассчитывать на понимание того, как десять миллиардов нейронов собираются в единое целое, если не понимаешь, как действует это единое целое. О да, у нас есть определенные успехи – мы можем точно сказать, какие спинномозговые нейроны возбуждаются, чтобы поплыла минога, и как эта схема возбуждения отражается на движении мышц, но мы по-прежнему далеки от понимания того, как возникает в развивающемся человеческом разуме такое трудноопределимое понятие, как «я». Ну хорошо, по крайней мере, были далеки к тому моменту, когда я умер. Возможно, вы собираетесь рассказать, какого ошеломительного прогресса достигло человечество за последнее столетие, но что-то мне говорит, что со всеми вашими социальными потрясениями вам было не до этого.

Клавэйн порывался вступить в спор, поскольку его задел тон Иверсона, но он подавил раздражение, введя себя в спокойно-благожелательное состояние.

– Вероятно, вы правы. Мы продвинулись в другом направлении – в усилении разума как такового. Но если бы мы действительно понимали, как развивается мозг, все не закончилось бы такой неудачей, как Фелка.

– Э-э… Я бы не назвал ее неудачей, Невил.

– Я не это имел в виду.

Теперь настала очередь Иверсона положить руку на плечо Клавэйна:

– Конечно, не это. Но теперь вы должны понимать, почему я считаю Фелку таким увлекательным случаем. Ее мозг поврежден – вы сами так сказали, и не стоит вдаваться в детали. Но, несмотря на эти повреждения, несмотря на обширные провалы в ее сознании, она начинает самостоятельно собирать мыслительные алгоритмы высокого уровня, которые мы принимаем как данность. Как будто эти связи всегда пребывали там в скрытом виде и только сейчас стали проявляться. Разве это не увлекательно? Разве это не достойно изучения?

Клавэйн мягко убрал руку Иверсона со своего плеча:

– Думаю, да. Однако я надеялся, что здесь есть и нечто большее, чем просто изучение.

– Прошу прощения, если обидел вас. Я неудачно выбрал выражение. Разумеется, мне она небезразлична.

Клавэйну вдруг стало неловко, словно он неверно истолковал мотивы глубоко порядочного человека.

– Понимаю. Послушайте, забудьте мои слова.

– Да, конечно. М-м-м… А ничего, если я снова загляну к ней?

Клавэйн кивнул:

– Уверен, что она скучает, когда вас нет рядом.

Следующие несколько дней Клавэйн предоставлял им возможность играть вдвоем, лишь изредка подслушивая, чтобы узнать, как идут дела. Иверсон попросил разрешения показать Фелке другие части базы, и, посомневавшись немного, Клавэйн и Галиана одобрили эту идею. Долгие часы парочку нигде не было видно. Когда Клавэйн наконец отыскал их, Иверсон показывал девочке причудливые модели молекул в одной из заброшенных лабораторий. Они явно понравились Фелке – огромные, сложные голографические переплетения молекулярных и химических связей, плывущие в воздухе, подобно китайским драконам. Надев неудобные перчатки и громоздкие очки, они получили возможность управлять этими мегамолекулами, складывать их в конфигурации с минимальной энергией, предугадать которые с помощью грубых вычислений было затруднительно. Они размахивали руками, заставляя драконов корчиться и извиваться.