Несмотря на все это многообразие и активность, неоспоримой движущей силой лаборатории был Роджер Сперри, или доктор Сперри, как мы все его называли. Он был вдохновенным лидером калтеховской программы по психобиологии. Один из пионеров нейробиологических исследований, поменявших взгляды многих ученых на развитие головного мозга, он продолжил развивать психобиологическую программу в Калтехе. Сперри был одновременно неуловим и вездесущ. Он мог быть неприветливым, как когда он не вышел из своего офиса, чтобы встретиться с Олдосом Хаксли, или всецело поглощенным общением с простым смертным, который, казалось, со всеми остальными общего языка не находил. Учтивый, но поддерживающий статус-кво огромным множеством способов, он не упускал случая подколоть своих соперников. После одной из его лекций слушатель, особенно агрессивно задававший вопросы, поймал пристальный взгляд Сперри, который сказал просто: “Молодой человек, похоже, вам в жизни сопутствует успех” [18] . И отвернулся.

С самого моего поступления в аспирантуру я начал изучать пациентов и сразу же стал проводить часа два в день за разговорами со Сперри. Этот обычай сохранялся на протяжении всего моего пребывания в Калтехе. Мы говорили обо всем. После частых одиночных поездок домой к пациенту для его тестирования я всегда приходил, чтобы дать Сперри полный отчет, что подчас занимало столько же времени, сколько и само тестирование. Сперри всегда делал очень подробные заметки, и в эти часы, очевидно, наши идеи переплетались и укрепляли друг друга. Я был новичком, а он – профи. Но поскольку он еще не был профи в этой новой области исследований человека, я также выступал в роли его разведчика. Вместе мы проясняли картину происходящего в ходе десятков таких встреч. Гликстайн утверждает, что я единственный из ныне живущих, кому когда-либо удавалось вызвать у Роджера улыбку. Сам я в этом не уверен, но признаю, что у нас действительно сложились прекрасные отношения, во многом благодаря описанным встречам. Джеймс Боннер, прославленный биолог, однажды съязвил: “Может, нам надо держать Майка под боком, чтобы Роджеру было с кем поговорить?” Для меня это было бы счастьем, ведь я был предан работе, Сперри и его уму.

Конечно, запоминающиеся моменты жизни идут вперемежку со множеством трудных и нередко муторных дней работы. Одним ярким воскресным утром Стив Аллен, с которым я познакомился, привел всю свою семью в лабораторию, чтобы увидеть, чем же мы занимаемся. Стив, ставший моим другом на всю жизнь, был таким: совершенно непритязательным, бесконечно любопытным и всегда жизнерадостным – его, как Тома Хэнкса, считали в Голливуде “своим парнем”. Его родные тоже были достаточно заинтересованы и вежливы. В конце встречи Стив спросил: “Какая часть работы, в процентах, тебя радует?” Подумав немного, я ответил: “Процентов десять. Все остальное – рутина”. Как показала мне жизнь, 10 % – неплохое число для большинства профессий. Этого хватало, чтобы я каждый день шел на работу с улыбкой.

Именно случавшиеся порой встречи с публичными людьми вроде Аллена постепенно помогли мне осознать, что неспециалистам тоже интересны фундаментальные исследования. В 1960-х “просветительских программ” не существовало. Дискурс интеллектуалов проходил словно бы в башне из слоновой кости, и в результате естественная социальная изоляция исследователей только усугубляла различия между двумя культурами. Когда Стив, один из лучших комиков своих дней, захотел узнать больше о волокнах мозолистого тела, я начал понимать, что научная коммуникация – это хорошо, если наука пересказывается без искажения сути.

Рассказывая о прошлом, мы обычно концентрируемся на хорошем. Было и много неприятного опыта, но я не зацикливался на нем. Помимо сильнейшего разочарования от неудавшегося эксперимента, бесполезных результатов или провалившегося теста, в науке всегда возможны межличностные конфликты, такие как академическая травля. Я, хоть убей, не знаю почему, но умные люди любят указывать другим, какими глупыми те кажутся. Считается, что более высокий уровень образования ведет к повышенной толерантности и уважению чужой индивидуальности. Если бы… Люди постоянно выпендриваются, демонстрируют свою подкованность и просто обожают утирать нос друг другу. Вот, например, Макс Дельбрюк.

Дельбрюк был легендарной фигурой в Калтехе и заслуженно остается иконой в истории биологии. Хотя его собственные исследования были проведены на высоком уровне, его слава на самом деле основывалась на его способности критиковать. Часто говорят, что на заре молекулярной биологии ни одна заслуживающая внимания статья не могла быть опубликована, пока Дельбрюк ее не одобрит.

Мероприятием, на котором люди пускали друг другу пыль в глаза, был еженедельный калтеховский семинар по биологии. Макс всегда садился так, чтобы его было видно и ничто не ускользнуло от его внимания. Митч Гликстайн, помимо всех своих достоинств, еще и превосходный историк нейронауки. Он вспоминает типичную сцену, когда его пытались припереть к стенке:

По моему опыту, любители поспорить не все время несговорчивы. Макс, к примеру, выбирался со студентами и коллегами в Национальный парк Джошуа-Три с палатками. Макс расслаблялся во время этих поездок, и они часто были наполнены шутками, знаниями и приключениями. Все жаждали получить приглашение, и каждый неизменно возвращался в восторге от мероприятия. Социальный психолог Леон Фестингер однажды сказал мне, что для поддержания должной дисциплины во французском Иностранном легионе требовалось расстрелять всего несколько дезертиров, а не три сотни. Периодическое проявление умеренной жестокости здорово помогало поддерживать нужный курс и не давать людям расслабиться.