Кипящие страсти флорентийцев поразили его. Споры возникали мгновенно и сопровождались громкими криками и размахиванием рук. Огюсту казалось, что вот-вот разразится кровавая драка. Но вместо того, дав выход своим эмоциям, они удалялись, дружески обнимая друг друга. Были тут и патриоты Флоренции, подобные Сантони, правда, по большей части не такие стройные, а коротенькие и толстые, которые твердили Огюсту о том, как они щедры и гостеприимны, и добавляли: «Не правда ли, Флоренция прекрасна?» Огюст спешил уйти от них.

Его стала утомлять la belle Italia. Все те же вечные разговоры о «золотом свете», а дождь льет не переставая. Ему недоставало тонкости французской кухни и французских соусов. Кругом только и было разговоров, что о Данте, Микеланджело, Донателло, но современного искусства Огюст не видел нигде, а музеи заполняли почти одни французы и англичане; изредка встречались американцы. Но жизнь здесь недорога, с благодарностью думал он, он сможет увидеть все, что его интересует, и некоторые итальянцы столь очаровательны, что глаз не отведешь. Величавость женщин – украшение этой нации, думал он, и это несколько скрашивает напыщенность мужчин.

На третий день Сантони, как и обещал, появился на пьяццо Дуомо. Его сопровождал друг, которого он представил как Витторио Пеппино, гида. Пеппино, тоже высокий и красивый, был еще более подходящей моделью.

Пеппино благосклонно согласился показать Огюсту Флоренцию– за двадцать франков в день.

– Нет необходимости. Я и сам найду дорогу, – ответил Огюст.

Пеппино пришел в бешенство. Он заорал на отличном французском языке:

– Эти мне французы! С тех пор как проиграли войну, ничего не тратят, а все отдают пруссакам!

Но Огюст не оскорбился: у Пеппино была восхитительная осанка, а поза, которую он принял, была необычайно выразительна. Подумав, что Пеппино оскорбляет его и лепить его будет затруднительно, Огюст пошел от них прочь, но Сантони ухватил его за рукав и объявил:

– Вы очень нравитесь моему другу.

– Нравлюсь? После такой-то сцены?

– Конечно, нравитесь. А иначе стал бы он выходить из себя!

Пеппино произнес с великолепным жестом всепрощения:

– Возможно, я соглашусь на ваше предложение за десять франков.

– Я вам ничего не предлагал, – ответил Огюст.

– Но ведь вам наверняка нужна помощь, – сказал Сантони. – Вы в чужом городе, мой друг. Вам надо познакомиться с Флоренцией, с ее искусством.

Огюст сказал:

– Мне не нужен гид.

– Гид нужен всем! – заявил Пеппино с новым великолепным жестом.

Огюст подумал, что такого выразительного тела, как у Витторио Пеппино, он еще не видел.

– Что вы предпочитаете-«Quatrocento» или «Cinquecento»?

И, заметив непонимающее выражение на лице Огюста, гид пояснил:

– «Cinquecento» – это шестнадцатый век, век Микеланджело, расцвет Возрождения.

– Я сам найду, что мне надо, – сказал Огюст.

– Вы еще пожалеете, – пригрозил Пеппино.

– Пожалею так пожалею, ничего не поделаешь, – ответил Огюст. Но застывший в горестно-великолепной позе Пеппино поразил его так, что желание лепить гида превозмогло все остальное. Он сказал:– Мосье Пеппино, если вы когда-нибудь приедете в Париж, я буду рад с вами увидеться.

– В Париж? Сантони сказал, что вы из Бельгии. Я работаю в Бельгии. Но со временем вернусь в Париж, может быть, очень скоро. – Огюст дал итальянцам адрес отца.

Пеппино крепко вцепился в рукав Огюста и не отпускал, пока тот не объяснил, что он скульптор. Пальцы Пеппино тут же раздались, словно его внезапно разбил паралич. Все известные Пеппино скульпторы были бедняками.

– Да нет, я заплачу, – сказал Огюст.

– Заплатите? Сколько?

– Пятьдесят франков. Сто франков. – Это было безрассудство, но Огюст решил проявить щедрость.

Он не мог выделить на это и десяти франков, но хотел казаться настоящим скульптором.

– А откуда нам знать, что вы столько заплатите?

– А откуда мне знать, что вы стоите того, чтобы вас лепить? Вас обоих?

Пеппино минуту обдумывал сказанное, затем взглянул на Сантони, который медленно кивнул. Пеппино написал адрес и подал его Огюсту.

– Мой брат живет в Риме. Вы можете разыскать нас через него.

Они расстались, думая, что никогда больше не встретятся, хотя – кто знает?

Огюст отправился в галерею Уффици и дворец Питти, самые знаменитые музеи Флоренции, и, хотя там хранились картины художников, которых он уважал – Тинторетто, Рафаэля, Тициана, Рубенса, Боттичелли, – его утомило это непрерывное поклонение мадонне и святым. Вне сомнения, великие произведения, думал он, но однообразие убивало силу их воздействия. Он решил, что одна из тайн действительно великого искусства заключается в его разнообразии.