Но Гуди Чейз сказала, что ничего ей не рассказывала.

— Это она рассказала мне эту историю, сквайр, и сказала, что прочитала ее в старой книге. Что я знаю о Флоренс Фланнери? Вы много раз спрашивали меня о ней, когда были ребенком, и я ничего не могла сказать вам, потому что знала только одно — она была потаскушкой, опозорившей Шют Корт!

Узнав это, Дэниел Шют пришел в ярость и приступил к жене с расспросами, откуда она набралась этих сказок, но женщина пребывала в мрачной меланхолии и ничего ему не отвечала; весь день она оставалась в таком состоянии, но когда короткие зимние светлые часы миновали, ее снова охватил ужас, и она, словно лишившись рассудка, била себя в грудь, целовала четки и непрестанно бормотала: «Мой грех, мой грех, мой тяжкий грех!»

Мистер Шют был не в том состоянии, чтобы терпеть это, и перебрался спать в другую комнату.

В унылую сельскую местность пришла зима; Пейли караулил у пруда, Шюты влачили жалкое, невыносимое существование в опустевшем доме.

Днем миссис Шют немного оживлялась и даже выходила из комнаты, чтобы посплетничать с миссис Чейз у огромного камина, но ближе к ночи ее всегда охватывал ужас, ее била дрожь, — и предметом ее кошмаров всегда была рыба, увиденная ею в пруду.

— Она не может выйти из воды, — говорили ей, на что она отвечала: — В первую ночь, когда мы приехали сюда, я заметила на лестнице потеки воды.

— Господи! — сказал как-то Дэниел Шют. — Это все равно, что жить с кем-то, приговоренным к смерти.

— Вызовите врача из Плимута, — предложил мистер Трегаскис.

Но мистер Шют не согласился, опасаясь, как бы его местоположение не стало известно кредиторам.

— Лучше гнить здесь, чем на каторге, — ответил он.

— Тогда увезите ее отсюда и проследите, чтобы она не употребляла спиртное.

Несчастный муж не мог сделать ни того, ни другого; у него не было ни денег, ни влияния на миссис Шют. На самом деле, он был безразличен к ее страданиям, за исключением тех случаев, когда они касались непосредственно его ужасным зрелищем умственного расстройства; он понимал, что нет ничего странного в том, что на такую женщину, как она, повлияли местные условия; к тому же, он испытал в жизни столько несчастий, что еще одно попросту не имело никакого значения.

Он начал находить странное утешение в присутствии Пейли, который, молчаливый, неторопливый в движениях и странный, усердно делал свою работу и, исполняя поручение, не спускал с пруда глаз.

Однажды ночью, самой темной, накануне Рождества, крики миссис Шют заставили ее мужа с проклятиями подняться по лестнице.

Дверь ее комнаты были незаперта, она сидела в постели с зажженной свечой; когда он подошел, она показала ему несколько красных отметин на руке.

— Пусть он убьет меня, и этому ужасу придет конец, — пробормотала она.

Вбежавший в комнату мистер Трегаскис грубо схватил ее за руку.

— Она сама это сделала! — воскликнул он. — Это следы ее собственных зубов!

Миссис Шют жалобно вскрикнула.

— Он поднялся по лестнице, сломал замок и прыгнул на кровать! О! О! О! Разве это не та самая кровать, на которой я спала тогда — и разве он не прокрадывался в эту комнату, когда Джона Шюта не было дома?

— Я все еще думаю об этой проклятой рыбе, — сказал мистер Трегаскис. — И уверен, что никто из вас ее не видел, сквайр. Этот человек, Пейли, постоянно наблюдает за прудом, но ничего в нем не заметил.

Мистер Шют кусал ногти, глядя сверху вниз на дрожавшую жену.

— Зажгите все свечи, — сказал он. — Я посижу с бедной дурочкой всю эту ночь.

Пока мистер Трегаскис ходил за свечами, он подошел к двери и выглянул наружу, высоко подняв подсвечник.

По пыльным, потертым ступенькам, вниз спускался след, оставленный чем-то скользким; на них виднелись потеки воды.

Он позвал мистера Трегаскиса.

— Тьфу! — воскликнул корнуоллец. — Это просто Гуди Чейз пролила воду из кувшина.

На следующее утро, выдавшееся чрезвычайно ветреным, мистер Шют, дрожа от холода, отправился к пруду с карпами.

— Мне не хотелось бы провести еще одну такую ночь, как вчера, — сказал он. — Ты будешь спать напротив двери в комнату моей жены, она думает, что проклятый карп охотится за ней…

Затем, осознав абсурдность своих слов, он горько рассмеялся.

— Какая красивая и глупая пантомима! — пробормотал он.

Вернувшись, он поднялся к жене. Та сидела между муслиновыми занавесками, обхватив колени, на смятой постели; в холодной глубине огромной комнаты едва мерцал огонь; ветер порывами налетал на окно, на котором было нацарапано имя Флоренс Фланнери. Мистер Шют поежился.

— Я должен увезти тебя отсюда, — сказал он, превозмогая страх за самого себя, — это проклятое место; Флит все-таки лучше.

Она подняла на него потухшие глаза.

— Я не могу уехать, — глухо произнесла она. — Я приехала сюда, чтобы умереть… разве ты не видишь… на окне… «умерла в 1800 году»?

Он пересек комнату и посмотрел на стекло. Действительно, кто-то добавил слово «умерла» перед цифрами года.

— Это просто дурацкая шутка, — нервно произнес он. — Ты думаешь, существовала только одна Флоренс Фланнери?