Пусть Синицын нес лютую, забористую пургу, но он единственный, кто дал хоть какое-то объяснение странной смерти Семена. На безрыбье и рак рыба. Ладно, Серых оставим Синицыну, пусть он выясняет оттенки их цветов и возможностей. Одна мысль о том, что за ним в это самое время следит неведомое фантастическое существо с огромной каплевидной головой вызывало зябкое ощущение, но и человек не лыком шит. Вполне может забыться и отринуть от себя липкие страшные мысли, оттягивая неизбежную развязку. «Капитализм судорожно оттягивал свой конец», – вспомнил он знаменитую фразу одного студента, делавшего доклад на семинаре по политэкономии.

Картины инопланетной морали Серых, развернутые Синицыным, ошеломили и обескуражили его, вызвали до некоторой степени отвращение. Почему-то после них особенно чудесной начала казаться окружающая обстановка, на то она и человеческая. Оказаться среди существ с огромной каплевидной головой, с перепончатыми пальцами ног, пусть даже их и пять, как у него, бр-р-р! Проклятый Синицын, задурил голову. Не зря Славик от него кипятком писается…

Одно понятно, надо действовать. Слова тети Нади «Найди убийцу» не выходили из головы. Материнское сердце не обманешь, в ее словах, конечно, зарыто горькое, но правдивое зерно. Нахимову надо найти убийцу. Это долг и перед памятью Семена, и перед матерью.

Зюзька – общежитие «Зюзино»,

Зюзя – житель общежития «Зюзино»,

Зюзенька – гостья общежития «Зюзино»,

Зюзюка – комендант общежития «Зюзино»,

Позюзюкать – приятно провести время в общежитии «Зюзино»,

Назюзюкаться – очень хорошо позюзюкать.

Из краткого Зюзинского толкового словаря

С чего начать? Непонятно. Кого спрашивать? Сказать, что кто-то проник в комнату и рылся в вещах? Что можно взять у бедных студентов со стипендией в пятьдесят пять рублей?! Будут крутить пальцем у виска, а даже если и не будут, то все равно без толку. Надо поговорить с Наташей Донченко, возможно, это что-нибудь да прояснит. Нахимов, конечно же, не верил, что девушка, как считала тетя Надя, причастна к смерти Семена, но утопающий хватается за соломинку. Честно сказать, Нахимов всегда робел при встрече с этой эффектной и умной красавицей. Она снисходила до разговоров лишь с гением Весником да наглым прожигателем жизни Евгением Бирюковым. Кроме того, Евгений являлся коренным москвичом, что наверняка в глазах провинциалки Донченко придавало тому дополнительный шарм. Москва притягивала, как магнит, всех, и девушек, и парней. Не зря в физтеховской песне со словами: «Настанет час, сказав «пока», и, уложив багаж свой скудный, разъедемся, взгрустнув слегка, по всей земле из Долгопрудной». Слова «по всей земле» меняли на «по всей Москве». Столица Советского Союза всегда манила энергичных и талантливых людей. Как говорили французы, гений рождается в провинции, а умирает в Париже. Физтехи умирать не торопились и жить предпочитали в Москве. Семен тоже наверняка остался бы в Москве, уже с четвертого курса за ним охотились базовые институты, но ему, в принципе, все равно было, где работать.

Семен Весник, Евгений Бирюков и Наташа Донченко учились в одной группе, но проживали в разных местах. Семен остался в Долгопрудном, москвич Бирюков в общежитии бывал наездами, а Наташа, как большинство пятикурсников и шестикурсников, жила в общежитии «Зюзино» у метро «Каховская». Нахимов пока не представлял, как он к ней подойдет, что спросит, но выходило так, что без разговора не обойтись. Робость робостью, на которую накладывалась разница в возрасте, а куда-то двигаться надо…

Чтобы доехать до «Зюзьки», как уменьшительно-ласкательно называли общежитие физтехи, надо проделать немалый путь. Нахимов накинул легкую курточку, потому что по вечерам становилось прохладно, сунул в пакет общую тетрадь Семена и двинулся в сторону платформы Новодачная по длинной извилистой тропинке, окруженной деревьями и кустами. Листочки только-только начали появляться, еще немного, и город Долгопрудный полностью утонет в зелени, станет тепло, и погода начнет нашептывать студентам прогуляться по улице, покупаться в Москва-реке или поиграть в футбол, а не сидеть по читалкам да комнатам в изучении различных наук, наук, в которых, если верить Синицыну, мы изрядно отстаем от той же цивилизации Серых.

В дальнем углу полупустого вагона сидел коренастый спартаковский фанат с красно-белым шарфом напротив долговязого мужика рабочего вида. Нахимов сел в центре неподалеку от матери с маленькой дочкой лет пяти. Девочка говорила звонко, и он невольно прислушался к разговору.

Дочка, поправляя платьице на говорящей кукле:

– Куда мы едем?

– Как, ты не знаешь, куда мы едем? К бабушке!

– Нет, к бабушке мы едем на большом поезде, – рассудительно заявляет малышка.

– И это большой.

– Ну там еще диваны есть, и люди спят.

– Здесь тоже спят, – мать, продолжая веселую игру с дочкой, указала на спящего студента, скрестившего руки и закрывшего глаза.

– Нет, там же постели дают и толстый проводник ходит.

– Ладно, победила, мы едем к папе. Кушать хочешь?

– Да.

Мама дала ей булочку, а потом они вышли на Лианозово, и вместо них подсели двое, судя по разговору, случайные попутчики, познакомившиеся на платформе в ожидании электрички. Один – типичный интеллигент, может, даже профессор, в очках, с умным взглядом, второй, видимо, слесарь или шофер, но видно, что из рабочего класса. Продолжают разговор. Сначала про очки. У рабочего минус один.

– Ну это немного, – успокаивает профессор.

– Да, может и так, но причиняет неудобства. Например, ляжешь почитать хорошую книжку, а не можешь.

– А вы, наверно, под вечер читаете, вот и засыпаете после страницы с непривычки.

– Да нет уж, привычка есть. Еще в детстве помню, на печке лежу с книгой. Мать мне, кончай читать, свет выключит, а я свечку зажигаю.

Интеллигент промолчал. Рабочий, не дождавшись ответа, продолжает:

– Вот воспитание! Захожу в вагон, там сидит детина. Рядом дряхлая старушка, еле дышит.