Авель не был молчуном, напротив, в нужных случаях он делался весьма речистым, но, если наши замечания или указания представлялись ему неразумными, он предпочитал отмалчиваться.

— Авель, — серьезно объявляли мы ему, — сегодня только короткая прогулка.

Взгляд Авеля устремлен на что-то в голубой дали; а может быть, он погрузился в транс.

— Короткая прогулка, — повторяете вы. — Нам нужно вернуться к половине девятого.

Авель переводит па вас невидящий взор.

— Ты слышишь? — стараетесь вы перекричать тарахтящий мотор.

Отсутствующие глаза Авеля отрываются от вашей персоны и снова созерцают горизонт.

Вы возвращаетесь в гостиницу к половине десятого, платите за экскурсию вдвое больше того, что намеревались потратить, и нисколько об этом не жалеете. Авель лучше вас знал, что вам нужно.

После того как мы несколько раз насладились чудесами горгонариевого леса, Авель без предупреждения привез нас на участок, который мы потом прозвали «посудной лавкой». Погрузившись в воду, мы с удивлением вместо ожидаемых нами колючих зарослей узрели коричневые кораллы в виде больших тарелок или мисок, с ямками, как у хрустящих хлебцев. Где-то они громоздились кучей, словно немытая посуда некоего великана, где-то складывались в грандиозные канделябры или же фонтаны в стиле рококо, какие можно видеть в прекрасном саду уединенного французского замка или итальянской виллы. Это было что-то совершенно новое: в горгонариевом лесу можно плавать вместе с рыбами, здесь же, если мы подходили слишком близко, они просто исчезали среди «посуды», и не последуешь за ними. Пришлось освоить новую тактику. Спокойно лежа на воде, мы ждали, когда рыбы сами к нам подойдут.

Здесь я впервые увидел занкла, или мавританского идола. Удивительнейшая рыба: представьте себе расписанный желтыми, белыми и черными полосами, летящий боком самолет с заостренными на концах треугольными крыльями, маленьким тупым хвостом и сильно выступающим двигателем — вот вам подобие занкла.

И в той же «посудной лавке» я неожиданно очутился в обществе множества кораллово-розовых и оранжевых рыбок длиной десять-пятнадцать сантиметров. Плыву, наблюдая улитку, которая невесть почему встала торчком, вдруг в боковом окошке маски мелькнуло что-то красное, и в следующую секунду меня окружили эти красавицы. Неторопливо перемещаясь в воде, они подходили чуть ли не вплотную и обозревали меня огромными, проникновенными черными глазами. Я обрадовался, узнав в них рыб, которых давно мечтал увидеть и которых англичане называют «тоскующая белка». Меткое название: рыбки глядели на меня с такой печалью, будто у них только что состоялся неприятнейший разговор с управляющим банка. Казалось, они вот-вот расплачутся. Стремясь как-то утешить этих страдалиц и развеять их тоску, я нырнул и перевернул лежащую на дне глыбу мертвого коралла, под которой скопились полчища лакомых креветок, крабов, червей и сатанинского вида черных морских звезд с покрытыми неким подобием меха, извивающимися по-змеиному лучами. Все рыбы, как правило, с восторгом набрасывались на такое угощение, но «тоскующие белки» лишь горестно поглядели на меня и тихо удалились. Чем-то я им явно не понравился.

Плавая на рифе, мы буквально уставали от ошеломляющего разнообразия окружавших нас со всех сторон организмов. За четыре с половиной месяца, проведенных нами на Маврикии,. мы почти каждый день навещали риф и всякий раз наблюдали по меньшей мере четыре не встреченных прежде вида рыб. И уж совсем я отчаялся, когда под конец визита Авель отвез нас на участок, который мы окрестили «цветником»: за какой-нибудь час я насчитал здесь шестнадцать видов, которых не встречал за четыре предыдущих месяца плавания с маской, — умопомрачительный, непревзойденный рекорд!

Звание цветника было присвоено секции рифа, где глубина редко превышала один метр, а местами и вовсе уменьшалась до трех десятков сантиметров, так что надо было искать протоки, чтобы не поцарапать грудь или колени. В такой мелкой воде краски казались еще ярче, и здесь обитали кораллы, какие нам не попадались на других участках. Например, одиночный грибовидный коралл фунгия, который, в отличие от большинства кораллов, не образует колоний, а перемещается с места на место на грунте. На вид как будто нижняя сторона крупного розово-красного и коричневого гриба; и лишь когда между жабрами высовываются, помахивая, маленькие светло-желтые щупальца,: вы понимаете, что перед вами живое создание. Другие кораллы напоминали горки крохотных, с ноготь мизинца, зеленых хризантем, которые непрестанно шевелились, словно овеваемые неким подводным ветром. Были тут кораллы яркой кобальтовой синевы и разных оттенков красного цвета — от кровавого до нежнейшего закатно-розового. Иные коралловые шапки, величиной с большой букет цветов, выглядели так, будто над ними потрудился специалист по фигурной стрижке кустов. До того аккуратная круглая форма, никак не верится, что кораллы сами так растут. Присмотришься поближе — каждая шапка состоит как бы из множества обсыпанных снегом крохотных елочек.

Эти белые шапки пользовались особенным расположением хромисов, которые постоянно держались поблизости от них и при малейшей опасности укрывалась между «елочками». Встретив возле такого коралла около полусотни мальков рыбы-лист, я обнаружил, что на этой стадии хромисы не обладают зеленой иризацией и окрашены в намного более светлый, чем взрослые особи, но не менее изысканный, небесно-голубой цвет. Я устроил себе небольшое развлечение: протяну руку — поблескивающая мелюзга тотчас скрывается между веточками коралла, отниму — высыпает наружу, словно голубое конфетти из зимнего леса.

В «цветнике» мы наблюдали наибольшее количество видов на минимальной площади. Картина преинтересная, тем более, что малая глубина позволяла рассмотреть рыб совсем близко. Меня неизменно тешил единорог: тело плоское и удлиненное, ярко-зеленое с оранжевыми пятнами; над глазом кривая колючка, словно рог; рыло оранжевое; глаза — в оранжевую и черную полоску. За шероховатую кожу англичане прозвали этот вид рыба-напильник. К тому же подотряду относится спинорог с трудно произносимым местным названием хумухуму-нукунуку-а-пуаа. Высокое тело спинорога тоже сжато с боков, но рыло не вытянутое, как у единорога, лик надутый и грозный, точно у бригадного генерала, обозревающего неряшливых рекрутов. Впечатление суровости усугубляется черно-бело-серым полосатым «мундиром» и ярко-синей полосой поверх рыла, напоминающей густые брови. Своим именем спинорог обязан своеобразному защитному устройству: как и единорог, он вооружен кривой колючкой, но она расположена позади глаз и обычно прижата к спине; когда же спинорога преследует враг, шип прочно запирается в вертикальном положении второй, меньшей колючкой — попробуй заглотай! А если спинорог поднимет первую колючку, укрывшись в полостях кораллов, его можно извлечь оттуда, только разломав убежище.

В этой же секции рифа произошел случай, напомнивший мне мое детство, когда я в Греции выходил в море с рыбаками. Плывя вдоль ложбины между многоцветными глыбами коралла, я вышел на песчаную прогалину в одно время с осьминогом, который как раз надумал сменить позицию на рифе. Меня неприятно поразило его сходство с горбуном в развевающемся плаще из метровых щупалец. Приметив меня, осьминог прибавил ходу, однако путь к собственно рифу был прегражден, и он укрылся в коралловой глыбе посреди прогалины. Я подплыл поближе узнать, чем он там занят, и увидел, что осьминог втиснулся или, скорее, просочился в узкую трещину и, как заведено у этих головоногих, прищурил глаза, чтобы не выдали его. При этом кожа осьминога — обычная реакция на опасность — переливалась самыми неожиданными красками, включая синюю и зеленую, и удивительный фейерверк отнюдь не демаскировал его, а только помогал лучше сливаться с цветистым фоном. Находясь примерно в метре от осьминога, я прикидывал, как бы его спугнуть; в эту минуту из-за моего плеча метнулась вперед острога и вонзилась в тело моллюска, который мгновенно уподобился голове Медузы с извивающимися щупальцами-змеями. Незаметно подошедший на лодке Авель торжествующе втащил на борт корчащегося осьминога,, меж тем как в воде вокруг меня расплылись большие чернильные сгустки.