– А-а, Кузина! А мы тебя ждём! – радостно вскричала самая старшая из женщин канцелярии.

Крикунью звали Марья Петровна. Пегого цвета, неопределённого возраста; то ли ей за семьдесят, то ли за сорок. Раз на раз не приходится. Сегодня Кузиной повезло. Марья Петровна выглядела сорокалетней, симпатичной и с кудряшками.

– Здравствуйте! – улыбнулась Алина, понимая, что совершает ошибку.

Не нужно было улыбаться. Это ни к чему. Лишнее это. Она здесь чужая. Здесь трудно прижиться. Надо ждать, пока всё здесь станет своим. И эта ужасная Марья Петровна, и не менее ужасный Батанов, и все-все-все. А пока они выглядят на одно лицо. Что поделать – режим секретности.

– Вот, держи! – торжествующим тоном произнесла Марья Петровна. – А тут распишись.

Алина, не глядя, подмахнула подпись.

– Благодарю, – сухо сказала она, стараясь не смотреть в глаза Марье Петровне, но та норовила уловить взгляд девушки.

– Если не поймаешь – уволят!

Алина не обернулась. Она знала, что так и будет. Ей поручили дело, чтобы был повод для дисциплинарного взыскания. Кузина давно знала, что говорят у неё за спиной; дескать, занимает чужое место, инициативу не проявляет, службой не интересуется. Уходит домой ровно в шесть, как будто в канцелярии работает. Алина злилась, но ничего не могла сделать. Она пыталась понять, чем занимаются мужчины, с чего начинают рабочий день, чем заканчивают, но ничего не поняла, а наблюдения за мужским поведением завели её в тупик. Так и просиживала Кузина целыми днями в своём закутке, стараясь определить для себя, что же ей нужно в этой жизни. Больше всего Алину злило, что оперативники не замечают её дивную красоту. Она ведь красавица. Так почему они даже не пытаются добиться её расположения? Вопрос…

В детстве Алина посещала кружок танцев и всегда была уверена, что красиво ходит. Не так, как все. Вот и сейчас Кузина вышагивала по коридору, как учили на уроках танцев, пребывая в уверенности, что идёт красиво, как по подиуму. Со стороны всё выглядело иначе: стараясь быстрее добраться до кабинета, Алина как цапля, выкидывала поочередно ноги. Вообще-то Кузиной было страшно. Она точно знала, что не справится с заданием. И никто с ним не справится. Оно и мужчинам не по плечу. Алина чуть не заплакала по дороге, но потом спохватилась. Только этого не хватало. Все ждут, когда она расхнычется и станет жаловаться на судьбу. Не дождётесь! Кузина резко свернула направо. В углу, за железной дверью, находился кабинет Константина Петровича Батанова. У него секретная работа, ему положена отдельная дверь. Здесь всё строго. Сигнализация, барьеры, вертушки.

Алина с трудом пробралась через металлические прутья, хотя они выглядели мирными и безопасными. Постовой подмигнул, мол, проходи-проходи, мы не кусаемся. Алина подтянулась и стала ещё выше. Постучала, потом дернула на себя тяжёлую дверь, но та не поддалась. Кузина немного поборолась с неповоротливым чудовищем, но бесполезно: дверь оказалась сильнее. Кругом тишина, ни звука, ни шороха. Как на том свете. Вдруг кто-то рывком рванул дверь на себя, и Алина тяжело ввалилась в кабинет Батанова. Кузина густо покраснела. Напрасно боролась с тяжёлым металлом. Дверь открывалась легко и в противоположную сторону. В небольшом помещении стоял густой запах табачного дыма, казалось, здесь только что курил косой десяток прожжённых курильщиков. Но это был обман. Здесь курили когда-то давно, много и в затяжку. Сейчас закон никто не нарушает, но запах стоит крепко, как основной жилец и старый постоялец.

В кабинете полумрак. В низком кресле прикорнул немолодой мужчина. Один глаз полуоткрыт, второй спрятался: то ли спит, то ли притворяется. Костян сидел в начальническом кресле с высокой спинкой. На стене портрет президента в морской фуражке. Стены синие. Стильно выглядит. Недавно вошли в моду чёрно-синие тона.

– Константин Петрович, а что я должна с этим делать?

И Алина подала ему на вытянутых руках пухлый том в обложке коричневого цвета.

Оперсостав обращается к маленькому начальнику по имени, и только одна Кузина обязана называть его по имени и отчеству.

– В смысле? – удивился Батанов.

От Алины не укрылось, что его удивление было притворным.

– В смысле – с делом. Вот с этим. – Она мотнула головой, демонстрируя коричневую папочку.

– Работай! Работать надо. И смыслы сами найдут тебя, – глубокомысленно изрёк Батанов и повернулся к мужчине, сидящему в кресле.

– Слышь, Степаныч, какие опера нынче пошли: спрашивают, что им делать, какие-то смыслы ищут, – ухмыльнулся Батанов и подмигнул Степанычу.

– А где опера? Эта, что ли, – опера? Это целая опера, а не опера. Костя, так это она теперь будет угоны раскрывать? С такой далеко пойдёшь, если полиция не остановит. Тебя с должности турнут, если ты на угоны таких оперов ставить будешь!

Алина со злостью посмотрела на Степаныча. Кто этот человек, что ему надо? Не стесняясь, хамит в лицо девушке. Женщине. Хотя, как говорит Батанов, в полиции нет женщин и девушек, есть только сотрудники.

– Степаныч, так это ж не опер. Она – оперэсса! – заявил Батанов, явно глумясь над Алиной.

Она стояла чуть поодаль от мужчин с папкой на вытянутых руках. От обиды что-то дрогнуло в ней и из папки посыпались неподшитые листы бумаги. Алина бросилась поднимать рассыпавшееся в прах дело. Батанов и Степаныч молча наблюдали. Во время унизительной сцены раздался оглушительный звонок. Мощный аппарат сотрясался от трезвона. Батанов выдержал паузу и осторожно снял трубку:

– Батанов.

Алина собрала бумаги и выпрямилась. Внутри ярким пламенем горела обида. Слёзы собрались у края век, словно размышляя, вылиться потоком или немного подождать. Подождать. Немного. Алина загнала слёзы поглубже и подальше. Нельзя, чтобы мужчины увидели, как она плачет.

– Степаныч, ты посиди тут, а я в дежурку сбегаю. Там проверяющие нагрянули!

Батанов исчез, забыв о существовании Алины Кузиной. Она постояла, недоумевая, что ей делать дальше: выйти или дождаться Батанова, затем повернулась к выходу. На пороге запнулась и резко обернулась.