Про второй пункт писать смешно. Фраза «Не расстраиваться из-за мелочей» из уст человека, ухитряющегося закатывать четырехчасовой скандал по поводу лужи в ванной, – это нечто из области юмора. И тем не менее. Из этих ванн, ведер, кастрюль, параш в дневниках, пятен на парадных скатертях, истерящих начальниц и пятничных отчетов по большей части и складывается наша жизнь. Это незыблемо. Незыблемое нельзя изменить. Поэтому придется менять отношение. Знаю, знаю, не всегда получается – мелочи, помноженные на 365, могут доконать кого угодно. А все-таки в любой ситуации есть что-то положительное.

Демагогия? Но ведь работает! У каждого предмета и явления есть две стороны. И если вторая сторона не видна, то это вовсе не оттого, что ее не существует, а потому, что вы неправильно смотрите.

Оставил лужу в ванной? Слава тебе, Господи, он все-таки иногда моется.

Ребенок получил пару? Слава тебе, Господи, по крайней мере он был на этом уроке.

Начальница устроила разбор полетов? Слава тебе, Господи, теперь я видела говорящую лошадь.

Пункт три – самый важный. Я о любви к себе. Ключевое слово «к себе», а не к воображаемому идеалу. К сожалению, или к счастью, мы живем в такое время, когда количество идеалов и сопутствующих им маркеров зашкаливает. Твои ресницы еще не загнуты на 180°? Как, ты не перешла на круглый мысок? Посмела прочитать любовный роман вместо пятого тома Кафки?

Месяц назад попросила джинсы в магазине. Сорок четвертый размер. Нацепила, покрутилась, расстроилась. Что-то не то. На четвертый день я сказала маме: «Знаешь, я стала какая-то жирная». Последующие недели я смотрела на себя в зеркало и вздыхала. К концу месяца вся семья без исключения уверовала в мое внезапное потолстение и стала сыпать советами. От советов хотелось шоколада, пива и повеситься. Сегодня мне подарили весы. Я вешу даже на два килограмма меньше обычного. Я целый месяц не любила себя из-за какой-то клепки на джинсах. Кстати, я в выигрышном положении. Если бы весы «зашкалили», я бы моментально нашла диету и похудела (хороший обмен веществ). А как быть в том случае, если проблема веса – это действительно Проблема?

А как быть в том случае, если у вас короткие ресницы?

А как быть в том случае, если вы любите серию «В неглижу на пляжу» и терпеть не можете Кафку?

Нет, запускать себя не стоит. Но лишний усёр тоже не приносит пользы. Это проверено на личном опыте. Ну вот мне, например, ни за что в жизни не быть худенькой брюнеткой с торчащими ключицами. И вряд ли я когда-либо буду разбираться в политике. А еще я не научусь водить машину и плавать. И танцевать тоже не научусь. И каждый из этих пунктов периодически всплывает и шилом втыкается в мою задницу. И каждый раз моя задница чрезвычайно тоскует, но вряд ли когда-либо оторвется от стула.

Правильно, на каждое «маловероятно» у меня есть пара-тройка «зато».

Так вот, барышни, я желаю вам, чтобы в ситуации, когда у вас что-то не выходит, «просто потому, что не может выйти вообще», первым в вашу голову приходило не одно протяжное «эхххх», а стопятьдесяттыщщ «зато». Я ведь точно знаю, что у вас есть «зато», но лишний раз пожелать – не повредит.

Да, еще раз повторю – правило действует только в том случае, если задуманное действительно сопряжено с ломкой. В противном случае может получиться «дорога вниз».

Вот. Все вышеперечисленное – из области метафизики, а я пока только на пути к дзену. Поэтому сегодня буду умненькая и благоразумненькая, а по поводу лужи в ванной поскандалю послезавтра. Пока пойду весы проверять – может, соврали?

#Поздравляю!

Всех люблю.

Рассудительная конторская крыса

Устала – это, должно быть, мое самое-самое первое слово, на которое, точно на лохматую пеньковую нитку, нанизывается все остальное. В каком-то веке в Англии можно было получить развод, если у жены холодные руки. В Англии я была бы вечно разведена. Зато меня всегда любили плохие художники. Для плохих художников температура рук – дело десятое, для них важно, чтобы просто и чтобы если голубым глаза сделаешь, вышла кукла совершеннейшая, а я всегда выходила фарфоровой – можно и не стараться.

Однажды, помню, не получилось – кто-то рисовал меня на улице, и мы ждали, а потом мама сказала:

– Ой, какое тоскливое вытянутое лицо – много ему не плати, некрасиво.

А на бумаге была девочка в вязаной шапочке, такая блеклая, усталая девочка – уголки губ вниз. И тогда мне стало грустно, а еще обидно мне стало, и я попросила:

– Давай не возьмем! Это же все смеяться будут! Ты заплати, конечно, но не возьмем.

Однако ее взяли, и дали на чай много, и повесили в гостиной, и каждый приходящий интересовался: «Чей ребенок? Ваш? Надо же, как изуродовали такую дивную малышку! И чему только учат этих бездарей? Гнать их вон». А время шло, время всегда идет так быстро, и бумага желтела, и шапочки терялись, и я жила до сорок четвертого, а потом стала жить обратно, а потом запуталась вовсе и выросла, а потом опять и опять. Но каждый раз ночью, смывая лицо над раковиной, я смотрела вверх, и в стекле грустила девочка, блеклая вытянутая девочка, уголки губ вниз. И мы показывали друг другу языки и корчили рожи, и веки выворачивали красным, и пеной дули зубной порошок, но всегда были синхронны. Так пугающе синхронны, что я перестала смотреть в зеркало, и она осталась там одна.

Усталость – это не чувство, не эмоция и не состояние. Из меня никогда бы не вышло принцессы, той, что с локонами, сушеной вишней в кармане и веретеном. В хрустальном гробу, на перекрестке, с зерном, просыпанным в жухлую придорожную осоку, ни один принц, пусть даже самый умный, не нашел бы ответа на мое унылое «Зачем?». Еще пятнадцать лет назад я знала, что возьмется он за поводья и поедет назад, и будет ругаться, «отчего притащился в такую даль», а когда ссутуленная его фигура скроется за горизонтом, не будет меня счастливее, потому что больше ехать ко мне некому, а значит, утро продолжается и не кончится никогда.