Когда машина останавливается на светофоре, только ремень безопасности и капля здравого смысла не дают мне выйти и побежать обратно, посмотреть Марту в глаза и спросить: «Зачем ты приехал и зачем снова вернулся в мою жизнь?!»

Это не имеет смысла.

Как и то, что связывает меня с этим здоровенным мужиком, который уверенно управляет машиной одной рукой, а второй снова и снова задумчиво, не отрывая взгляд от дороги, поглаживает свою чертову губу.

Он не везет меня к себе, как бы показывая, что я никогда не проведу его вокруг пальца и никакие мои даже самые отточенные беззаботные улыбки не заставят его поверить, что с моей головой все в порядке.

Но и ко мне мы тоже не едем.

— Покатаю тебя по городу, — говорит, не глядя на меня. Тянется за сигаретой, закуривает. Когда держит ее в губах, находит какую-то ретро радиоволну.

Отлично. Старые песни, сигаретный дым и затуманенная мартовская ночь — то, что нужно для восстановления моего внутреннего равновесия.

— Решили вспомнить молодость, Марк Игоревич?

Теперь я «выкаю» уже совершенно осознанно, чтобы отгородиться от него и защитить хотя бы ту часть меня, что до сих пор принадлежит мне одной. В какой-то книжке прочитала, что человек остается свободным до тех пор, пока у него есть личное зачищенное внутреннее убежище, в которое нет хода никому. В котором он принадлежит сам себе.

Я берегу свой маленький бункер, как зеницу ока.

Там только я, никаких мужиков и глупых чувств. Идеальный порядок и одна зубная щетка в ванной.

— Решил, что потрахаться мы всегда успеем, — отвечает Бармаглот, делая звук чуть громче.

Я помню, что в январе, когда немного сошел снег, Андрей катал меня по Москве.

Обычно, я подпевала — считай, орала — глупым песням в его плейлисте, пила что-то слабоалкогольное за двоих, потом мы ехали домой и занимались сексом.

Все было понятно.

Как в американских фильмах про красивую любовь.

Бармаглот просто выбирает какие-то далеки районы Москвы, которые даже мне, которая в поисках всяких интересных распродаж перерыла, кажется, каждый угол, кажутся незнакомыми. Даже шучу, что если он собирается от меня избавиться, то самое время сделать это, потому что я вообще и близко не представляю, где мы.

Миллер еле заметно улыбается уголком губ.

И когда я понимаю, что окончательно перестала понимать смысл происходящего, останавливается у кофейни. Строго на меня смотрит, чтобы никуда не уходила, и уходит, снова чуть громче обычного хлопнув дверью.

Я заглядываю в телефон и от нервов прикусываю кончик языка.

Сообщения от Андрея.

Куча пропущенных вызовов от него.

Пытаюсь сунуть телефон в карман. Так спешу, что промахиваюсь, роняю его на пол.

Пытаюсь достать. Не могу. Замок от ремня безопасности как нарочно держит намертво.

От бессилия царапаю джинсы на коленях.

Но все-таки как-то отстегиваюсь, достаю телефон и дрожащими пальцами выключаю его с концами.

Чтобы не ответить.

Не вляпаться в него снова.

Он же ответит.

Нагрубит или бог его знает что. Я тоже отвечу.

И так пока мы снова не превратим наше молчание в подобие перемирия.

Бармаглот возвращается с двумя стаканчиками кофе, хмурится, потому что я не успеваю пристегнуться обратно, но ничего не говорит.

Привозит меня в какой-то старый двор, со всех сторон окруженный домами времен еще моей прабабушки. Здесь и фонарей толком нет, но мне даже в голову не приходит боятся. Я не знаю, каким на всю голову отбитым нужно быть, чтобы сунуться к двухметровому шкафу с разными тупыми вопросами, типа, нет ли у него лишней сигареты.

Еще не очень поздно, но из всех окон горят только два — одно прямо рядом с лавочкой, куда усаживается Бармаглот. Сначала сам, потом — меня себе на колени.

Чтобы не грохнуться, обнимаю его за шею одной рукой.

— Когда я был чуть младше тебя сейчас, — говорит Бармаглот, когда выкуривает я уже сбилась со счету какую сигарету, — любил приезжать сюда. Здесь мой приятель студенческий жил, воооон там, — показывает на темное окно на третьем этаже трехэтажного дома.

— А сейчас не живет?

Бармаглот оставляет мой вопрос без ответа.

Делает глоток чая из своего стаканчика и продолжает:

— У нас тогда вообще ни хрена не было, только планы стать однажды до хуя богатыми и крутыми, иметь всех баб, которых сможем себе позволить, и просто наслаждаться жизнью. Типа, если денег в кармане достаточно — жизнь будет классной априори.

Я проглатываю неуместный нервный смешок, потому что, хоть Миллер в своем репертуаре и матерится через слово, но все же говорит как-то… очень по-взрослому, такими словами, которых я думала, он даже не знает.