Что любопытно, один Негодяй действительно отыскался. Им оказался местный тренер Юрий Александрович Прохоренко, по кличке Юрик Конь.

Смерив нас с Сидоровой презрительным взглядом, Конь задал первый риторический вопрос:

– Вы зачем сюда, девочки, пришли? Заниматься или где?

И пока, почуявшая недоброе, я собиралась ответить «ошиблись дверью, дяденька», обосравшаяся от конского рельефа Сидорова выдавила «ага».

– Это очень хорошо, – констатировал Конь. – Значит, будем лепить из вас людей.

Должно быть, Сидорова была куда как ближе к человечине, потому что далее чем «50 раз пресс» дело не зашло.

А вот с таким висломышцым дерьмом, как я, Конь явно столкнулся впервые.

Он довольно долго разглядывал меня с разных сторон, бормотал многозначительно «м-да» и «хм-м» и наконец задал второй риторический вопрос.

– А приседать с весом ты пробовала? – спросил Юрик и сдвинул брови.

И хотя внутренний голос подсказывал мне, что последний раз я приседала в школьном нужнике, а с весом – дак вообще никогда не приседала, я незамедлительно ответила: «Конечно, пробовала, как вы могли подумать…»

Но как оказалось, несмотря на габариты, думать Конь все-таки умел. Потому что в качестве «веса», с которым требовалось приседать, мне выдали унизительнейший штырь от штанги с указанием «4 подхода по 12» и нетактичным присловьем «смотри не пукни» вместо стимула. Степени моего оскорбления хватило ровно на «13 по 12», после чего я продемонстрировала Коню длинный подростковый язык и скрылась в раздевалке.

Утро следующего дня было ударом, как для Катечкиной, так и для мамы с бабушкой и дедом: встать с кровати не было никакой возможности, а на шее (в том месте, где находилась штанга) появилось некрасивое лиловое пятно.

Энергия, накопленная родственниками на неделю, саккумулировалась вокруг моего предсмертного одра, и меня незамедлительно поперли к травматологу. Для пущей стремительности близкие вызвали таксомотор и напихались туда все целиком, существенно поправ мое искалеченное атлетикой тело. Думаю, таксист запомнил этот полосатый рейс надолго, потому что я вот до сих пор забыть не могу.

– Перелом основания позвоночника, – визжала бабушка.

– Ну, если не перелом, то уж наверняка трещина, – с надеждой всхлипывала мама.

– А все-таки ушиб, – меланхолично свидетельствовал дедушка.

К тому моменту, когда мы подъехали к травме, возбуждение домашних достигло апогея, и они чуть было не порвали врачишку, который, по неосмотрительности, сообщил им о том, что у «девочки просто синяк».

– Штатская дрянь, – резюмировал дедушка.

– Коновал-приготовишка – рыдала бабушка.

– Сейчас без денег никуда, – стенала мама, вышвыривая рецепты на зелень бриллиантовую в окно.

После посещения еще трех заведений, включая Склиф, родственники разочаровались в медицине окончательно и принялись штурмовать другие инстанции.

– Прокуратура? Позовите мне какого-нибудь прокурора! – было последнее из того, что я услышала, перед тем как заснуть.

Грустное (Мёбиус)

Когда жизнь напоминает ленту Мёбиуса, жить становится тошно. Чувствую себя пассажиром детской железной дороги. Заботливый папа привинтил рельсы к столу, расставил муляжи деревьев, склеил вокзал… Только вместо целлулоидного зайца в поезд зачем-то запихали меня. И никого не волнует, что я уже давно знаю маршрут наизусть. За синей елкой будет красный домик, а за домиком лес, а за лесом – озеро…

Глядя в темные окна домов и давясь растворимым кофе, я все думаю: а есть ли там кто-нибудь вообще? Есть ли жизнь за этим тюлевым великолепием, чем дышат эти облупившиеся форточки, на что светят засиженные мухами лампы?

Окна молчат.

До пятнадцати лет я предполагала, что меня везут по разным маршрутам. Бред. Просто чья-то рука переставляла декорации так, чтобы я не успела их запомнить.

В двадцать лет мне казалось, что я в любой момент могу сойти с поезда. Блажь. Потому что я так и не сошла.

А к пятидесяти я забуду и стану радоваться картонной елке, как в первый раз. Потому что она превратится в воспоминание.

Те же тапочки, та же комната, тот же утренний кафельный холод.

Звонки.

Бесконечное нытье незамужних подруг, про то «как бы и куда».

Ленивый треп замужних подруг, про то «что все отлично».

Мёбиус закручивается, пейзаж плывет.

Стук в аську.

– Ты мне, Катя, нравишься.

– Приезжай, я тебе дам по этому поводу.

– Грубая.

– Да. Я грубая, наглая, злая сука Катечкина. Я завтракаю гвоздями и останавливаю танки жопой. Я…