Шрифт:
Господи, твоя воля! Вот ведь беда! Идиотка безрукая! Да и зачем было… Фу. Ладно. Она не нарочно. Она хотела как лучше. А руки дрожат от волнения. Бедняжка.
Она вышла из ванной, распахнула и сбросила халат. Нелепо недобритый лобок, два пластыря. Остановилась в шаге от кровати.
– Иди ко мне, – позвал он.
– Но сначала скажи: ты любишь Киплинга? Отвечай! Отвечай!
– Да! – в отчаянии крикнул он. – Обожаю! В детстве я читал «Книгу джунглей»! Иди ко мне скорей… – и, лежа поверх одеяла, выключил лампу.
– Я хочу при свете! – застонала она.
Боже правый. Ну раз ты так хочешь… Он снова нажал клавишу.
Обнял ее. Стали целоваться.
– Почему ты мне смотришь только в лицо, только в глаза? – забормотала она. – Смотри на меня на всю, рассматривай меня всю, везде, иначе я не смогу… Поцелуй меня там!
Он, сдерживая вздох, губами и языком прошел по всему ее телу – шея, грудь, живот, – дошел до самого низа, и вздрогнул, и коротко выдохнул.
Под выбритыми волосами шариковой ручкой было бледно, но отчетливо нацарапано: «N^imes, rue Aubert, 14, ap. 21. Shere Khan» [2] .
2
Ним, улица Обер, 14, кв. 21. Шер-Хан (фр.).
– Люблю ли я Киплинга? – повторил он ее вопрос и свой ответ: – Да, в детстве я читал «Книгу джунглей». Здравствуй.
Он уткнулся лицом ей в живот и замер так на несколько секунд.
– Записывать нельзя, – сказала она.
– Спасибо, знаю. А сама зачем записала?
– Боялась, что забуду…
– Иди смывай поскорее. Там в ванной есть жесткая губка.
– А как же секс? – спросила она то ли со смехом, то ли с обидой.
– Пойди уж… – хотел было сказать «побрей все как следует», но понял, что это будет грубо, и нашел другие слова: – Если хочешь, пойди приведи себя в порядок…
И вдруг почувствовал к ней какую-то особую, доселе не испытанную нежность. Как к верному товарищу, с которым он больше не увидится никогда, никогда.
Всё впереди
Мое блаженство – перемена
Антону Григорьевичу исполнилось шестьдесят. Отмечали в ресторане. Потом пришли домой. Свалили подарки в гостиной, цветы снопами поставили в пластмассовые кухонные ведерки.
– Завтра разберем, – сказала Марья Николаевна.
– Завтра! – ответил Антон Григорьевич и чмокнул ее в щеку.
Она обняла его и поцеловала в губы, горячо и сильно. Прижалась к нему. Стала развязывать галстук.
– С днем рождения! – зачем-то сказал он и засмеялся. – Прости, Мася, я выпил. Я пьян мертвецки. По-юбилейному.
– А почему не падаешь на пол? – почти натурально засмеялась она. – Не засыпаешь на ковре с диким храпом? Или песни не поешь по крайней мере?
– Прости! Я лучше упаду в койку.
– Ну, иди зубы чисти.
Утром он проснулся и увидел, что она неподвижно смотрит в потолок. Обнял ее, попытался придвинуть к себе.
– Что такое? – спросила она.
Он пододвинулся к ней и прошептал, трогая языком ее ухо:
– Кажется, ты вчера вечером на что-то намекала…
– Тебе кажется, – сказала она, отодвигаясь.
– Я точно помню, – мурлыкал он, пытаясь погладить ее живот.
– Как ты можешь что-то помнить? – Она сильно отбросила его руку. – Ты же был мертвецки пьян! По-юбилейному, так? Всё. Хватит.
Он помолчал и спросил:
– В каком смысле «хватит»?
– В прямом.
– Ты больше не хочешь?
– Да, – сказала она. – В смысле нет. Потому что ты меня не хочешь. Довольно давно. Хотя я моложе тебя на восемь лет. Хотя я понимаю. Но неважно. Ты уже много лет отрабатываешь эти, как их, супружеские обязанности. Не надо. Зря все это. Глупо и неинтересно.
– Ты что? – Он закинул руки за голову, потарабанил пальцами по деревянной спинке кровати, потом подложил ладони под свой затылок. – Бред какой-то. Ты моя жена, мы вместе уже скоро тридцать лет, я тебя люблю…
– Прекрати, – равнодушно сказала она. – Я не знаю, зачем мы поженились. Ты меня никогда не любил.
– А ты меня?
– Я пыталась. Ты мне сделал предложение, а не я тебе. Вот я и старалась тебя любить. Как бы в ответ. Мне кажется, у меня получалось. Иногда. В ответ непонятно на что. А у тебя нет. Не получалось.
– Докажи! – сказал он почти с детской обидой.
– Ах, сейчас накрою голову одеялом и едва слышно прошепчу, залившись пунцовым румянцем! – сказала она и засмеялась. – Мы уже очень-очень взрослые люди. Да, у меня некрасивая грудь. Уши спаниеля. Что ж ты тогда вообще на мне женился, ты же все видел? У нас же с тобой все было до свадьбы. Мы же современные люди!