– Никак нет, господин тоттмейстер. – При общении с командиром лично в Чумном Легионе использовалась форма «мейстер», но в обществе других офицеров называть его так было непозволительно. – Мы с лейтенантом Крамером прибыли полчаса назад и еще не в курсе произошедшего.

Фон Мердер исподлобья взглянул на Крамера, и не требовалось быть магильером, чтобы понять, какой вопрос вертится у него на языке. К счастью для лейтенанта, сейчас умы всех собравшихся занимало иное дело.

– Я так и думал, – вздохнул тоттмейстер Бергер. – Господин ефрейтор Тоттлебен, сообщите унтер-офицеру Корфу все, что нам стало известно.

Тоттлебен приступил к докладу. Он говорил сухо и безучастно, как металлический «Морриган», но за каждым сказанным им словом Дирк видел произошедшее так ярко, словно и сам был свидетелем событий, а теперь слышал лишь пересказ истории.

Разумеется, во всем был виноват сам Лемм. Улучив момент, когда Тоттлебен отлучится, он, вечно томимый голодом, от которого не мог избавиться, тайком улизнул из расположения своего отделения. Несмотря на исполинский рост мертвеца, это было несложно. «Висельники», чьи тела плохо реагировали на солнце, на протяжении дня часто укрывались в блиндажах и убежищах, снаружи оставляя лишь наблюдателей. Этим и воспользовался Лемм. Никем не остановленный, он улизнул от «листьев» и, руководствуясь, по всей видимости, запахом, направился в расположение двести четырнадцатого полка, располагавшегося неподалеку.

Дирк вспомнил мумифицированную кошку и крест. Не те знаки, которые могли бы насторожить бесхитростного Лемма.

На солидном удалении от расположения «Веселых Висельников» Леммом был обнаружен источник запаха – трое солдат, устроившихся с котелком и картами вокруг костра. В котелке была гороховая похлебка, и одного этого было достаточно, чтобы Лемм забыл свои предубеждения против живых людей, так часто оскорблявших его и плевавших вслед. Он приблизился к костру, демонстрируя свои мирные намерения и улыбаясь. Он не хотел никого потревожить, более того, он заранее извинялся за свой неожиданный визит и просил солдат не беспокоиться на его счет, выражая это в меру своих возможностей.

Он попытался объяснить им, что очень голоден и что от голода у него в животе такое ощущение, словно там пробили бездонную шахту. Тоттлебен всегда запрещал Лемму есть, и прочие «Висельники» старались бдительно следить за ним. Но что они знали о настоящем голоде? Том, который выворачивает наизнанку, терзает изнутри ледяными зубами, треплет нутро. Лемму часто случалось быть голодным при жизни. Попробуй накорми такое большое и сильное тело, если работаешь на заводе от зари до зари! Но только после смерти он узнал, что такое настоящий голод, который нельзя утолить. Тот, от которого невозможно думать и кружится голова. Лемм согласен был терпеть ворчание Брюннера, которому вновь пришлось бы вскрыть живот мертвеца и вытряхивать оттуда тронутую разложением пищу, лишь бы снова ощутить краткий упоительный миг сытости.

Лемм приблизился к костру, клянча немного похлебки. Виртуозно управляющийся со своим боевым цепом, он слабо владел языком, пытаясь объясниться с помощью знаков и гримас. Как бы то ни было, желаемого он не получил.

Увидев мертвеца, трое пехотинцев фон Мердера вскочили в ужасе и едва не сбежали, забыв про свой котелок. Но затем поняли, что Лемм один да и ведет себя отнюдь не агрессивно. Это их отчасти успокоило. Немного пошептавшись, они успокоились окончательно, что показалось Лемму добрым знаком. Один из них поднял котелок с похлебкой, предлагая его «Висельнику», двое других стали поодаль. И когда он, не чувствуя подвоха, потянулся к долгожданному вареву, всадили ему в грудь штыки, которые держали за спиной.

Лемм был так поражен этой внезапной атакой, что не сразу сообразил, что происходит, позволив солдатам несколько раз вонзить в него лезвия. Он, способный смести десятерых человек одним махом, опешил, беспомощно замерев, подставляя под новые и новые удары свое большое тело. Он привык к тому, что люди в серых мундирах беззлобно подтрунивают над ним или уважительно шепчутся, оценивая размер его рук и торса. Иногда серые люди давали ему еду, и он прятал ее, чтобы тайком съесть. А теперь эти люди били его большими ножами, и на лицах у них была самая настоящая ненависть, которую Лемм прежде видел только у французов.

Лемм не испытывал боли и даже не помнил, что это такое. Но предательство поразило его настолько, что остатки человеческих рефлексов заставили гиганта сопротивляться.

Жалобно взвыв, он махнул рукой, и кулак, размером со снаряд полевого орудия среднего калибра, отбросил одного из нападавших на три метра в сторону. Оставшиеся двое бросили штыки и убежали. Тот, которого ударил Лемм, через некоторое время последовал за ними, сдавленно ругаясь и припадая на одну ногу. Поле битвы осталось за Леммом, но он не чувствовал удовлетворения. Его детский разум говорил, что произошло что-то плохое, и, чтобы заглушить предчувствие, он наградил себя котелком отличной гороховой похлебки. Она оказалась пустовата, без мяса, но он все равно с наслаждением съел ее до капли, прежде чем вернуться обратно. И когда увидел встревоженное лицо Тоттлебена, даже не вспомнил об этом случае.

Пока ефрейтор рассказывал, Лемм издавал отрывистые звуки и хлюпал носом. Вряд ли он понимал смысл сказанного: Тоттлебен по своей обычной привычке излагал события сухим казарменным языком, который оставлял от истории только прилегающие друг к другу факты, – но он каким-то образом ощущал, что речь идет о нем, и пытался этими звуками выразить свою обиду, боль и разочарование. Глядя на этого беспокойно гукающего великана, Дирк ощутил себя еще более паршиво, чем прежде. Он понял, чем это грозит.