Люкер тупо посмотрел на нее.

– Показывай рисунок.

Она передала ему лист.

– Я даже не смотрела. Я что-то рисовала, но потом остановилась, чтобы послушать историю, а карандаш продолжал двигаться. Посмотри, – она указала на несколько отдельных линий, – вот тут я начала рисовать, но теперь все перекрыто.

– Это не твой стиль, – с любопытством заметил Люкер.

Рисунок был выполнен красным карандашом на обратной стороне листа миллиметровой бумаги – до странного академическое построение, портрет полной дамы с угрюмым лицом, скованно сидящей в кресле, едва различимом за ее пышными формами. На ней было платье с тугим корсажем и невероятно широкая юбка. Она вытянула руки перед собой.

– Что у нее в руках, Индия?

– Это не я рисовала, – сказала Индия. – Думаю, это куклы. Такие уродливые! Как будто восковые фигуры, забытые на солнце – расплывшиеся и деформированные. Помнишь в музее Нью-Йорка этих ужасных немецких кукол, которые были срисованы с настоящих детей, – ты сказал, это самое уродливое, что ты когда-либо видел? Наверное, это они и есть – наверное, я вспоминала их, когда…

– Когда что?

– Когда рисовала это, – озадаченно проговорила она. – Только вот не я рисовала – оно нарисовалось само.

Индия покачала головой и сделала глоток хереса.

– Это платье на женщине, Индия, какой оно эпохи?

– Эм… – она засомневалась. – 1920-е?

– Холодно, – сказал Люкер, – такое носили примерно в 1875-м. Собственно говоря, это именно 1875-й, ты правда не знала?

– Нет, – ответила Индия. – Я просто сидела, слушала историю Ли, а рисунок получился сам собой, – она взглянула на лист с отвращением. – И мне он не нравится.

– Да, – сказал Люкер, – мне тоже.

В тот вечер, когда Дофин вернулся после того, как отвез Мэри-Скот в монастырь в Пенсаколу, никто не заговорил о похоронах или ноже, и Ли спрятала пачку извлеченных из почтового ящика писем с соболезнованиями. Ужин прошел достаточно тихо, и, хотя все, кроме Дофина, переоделись, у всех было ощущение, будто их накрахмалили и прижали к стульям. Даже Дофин выпил слишком много вина и просил вернуть третью бутылку, когда Одесса с неодобрением унесла ее. За ужином они решили покинуть Мобил на следующий день: выбирали, чьи машины взять на побережье, кто пойдет за покупками, в какое время выехать, что делать с почтой, делами и Лоутоном МакКрэем. Смерть Мэриэн Сэвидж была изначальной причиной поездки, но о ней не говорили. Большой дом находился так близко, и главная спальня, из которой умирающая женщина почти не выходила два года из-за болезни, теперь, казалось, дрожала от непривычной пустоты всю ночь.

За столом Дофин то и дело наклонялся в сторону, чтобы разглядеть видимое только из столовой окно материной спальни – как будто ожидая или опасаясь увидеть свет, горевший в этой комнате каждый ужин с тех пор, как они с Ли вернулись после медового месяца.

Они засиделись за десертом и кофе, и ужин уже порядком затянулся, когда наконец начали вставать из-за стола. Ли сразу пошла спать, а Большая Барбара отправилась на кухню помогать Одессе загрузить посудомоечную машину. Проследовав за отцом и Дофином на веранду, Индия растянулась на диване, положив голову Люкеру на колени, и заснула, не потревожив блюдце и чашку остывающего кофе, стоявшую у нее на животе.

Немного позже в дверях кухни появилась Большая Барбара и устало сказала:

– Дофин, Люкер, я отвезу Одессу домой, а потом вернусь. Увидимся рано утром.

– Большая Барбара, – сказал Дофин, – давай лучше я отвезу Одессу. Ты остаешься здесь с Люкером, остаешься на всю ночь. Тебе нет причин ехать.

– Увидимся с вами обоими утром ни свет ни заря, – ответила Большая Барбара. – Подозреваю, что Лоутон уже дома, и он захочет послушать, – она избегала упоминать о похоронах, – он захочет рассказать, как у него прошел день.

– Ладно, – сказал Дофин, – точно не хочешь, чтобы я тебя отвез?

– Точно, – ответила Большая Барбара. – Люкер, твой отец не отказался бы повидаться с тобой и Индией перед тем, как мы уедем завтра в Бельдам. Что ему передать?

– Скажи, что я заеду утром, перед тем, как мы начнем собираться.

– Он сказал, что хочет с тобой кое о чем поговорить.

– Наверное, хочет, чтобы я сменил фамилию, – тихо сказал Люкер Дофину и погладил Индию по волосам. – Доброй ночи, Барбара, – продолжил он громко, – увидимся утром.

Индия спала, а двое мужчин сидели молча. Ночь за окнами была совершенно черная. Облака затмили луну и звезды, листва затушевывала уличные фонари. Как-то, по одной только степени кондиционирования воздуха в доме, они понимали, что снаружи все еще тепло и неприятно влажно. В углу, вдали от кресла Дофина, горела единственная лампа. Люкер осторожно извлек блюдце из пальцев Индии и убрал его на журнальный столик; кивнув, он принял портвейн, принесенный зятем.

– Я рад, что ты решил приехать, Люкер, – тихо сказал Дофин, садясь.