Ты не коснись моей руки

Аннотация

Нам не суждено быть вместе. Мне 25, я послушная дочь своего высокопоставленного отца, он его доверенной лицо, старше меня на десять лет и относится ко мне как к младшей сестре. Мой отец не примет любимого в качестве зятя. Но однажды мои чувства выходят из-под контроля.

Глава 1 Михаил Сегодня у моего покровителя Владимира Старицкого, депутата Думы, предновогодний банкет. «Для своих». Это значит, что народу в его подмосковный особняк набьётся не больше семи десятков человек. Для меня и это до фига, но не прийти я не мог. Не потому, что хотел выслужиться или доказать лояльность. Всё это в прошлом, мне уже ничего никому не надо доказывать. Я пришёл, потому что чувствовал себя обязанным Старицкому – бывшему военному, дослужившемуся до звания полковника, а потом подавшемуся в политику и ставшему там почти генералом. Этот старик был крепок, как танковая броня, жёсток, когда того требовали обстоятельства, но справедлив. Отца я потерял в юношестве, когда он из ревности заколол мою мать и её любовника. Тогда мне было четырнадцать, а брату семь. Дело замяли, вернее, отца признали умалишённым, а родственники позаботились о нас с Шейханом. Именно так теперь в определённых кругах известен мой младший брат. – Что будете пить, Михаил Дмитриевич? – спросила вышколенная официантка, когда я вошёл в гостиную. – Виски безо льда. У Старицкого всё было на высшем уровне. Никакой прислуги, похожей на сосок, готовых обслужить гостей в туалете, никакой пошлости или вольных нравов. Тем более банкет был посвящён не только закрытию осенней сессии, но и дню рождению единственной дочери Маргариты. Отчасти я пришёл ради неё. Мы знакомы несколько лет, и я безмерно восхищался и уважал её. Единственную женщину из тех, кого знал. А знал я многих, но не дольше двух-трёх ночей. После поступка матери, который расценил как предательство, я сторонился девок. И шумных сборищ. Этих пафосных вечеров лицемерия и показных добродетелей. «Ты женат на политике», – усмехался Старицкий, и меня такой расклад устраивал. Пусть некоторые судачили, что я нетрадиционной ориентации. Или извращенец, правда, тщательно шифрующийся. Предъявить было нечего, в скандалах я не замешен, выбранной партии верен, а остальное – моё личное дело. – Михаил, ты сегодня выглядишь ещё более неприступным, – шептала мне одна из жён соратника по партии. И я улыбался, иногда позволяя себе вроде бы невзначай провести рукой по её выпуклостям. От этого подруга или жена очередного папика млела и пыталась намекать на что-то большее. Большое и чистое, а я только усмехался в ответ и качал головой. На фига мне этот цирк с конями?! Нет, я понимал, что для тёлок подтянутый солидный мужчина тридцати пяти лет – лакомый кусочек. «Джеймс Бонд» так они называли меня за глаза, потому что я никогда не бываю безумно пьян и никогда не сношаю одну и ту же женщину трижды. При деньгах, при власти и с тайной в глазах, которую некоторые принимали за грусть по стройному женскому телу. Фигня! Этих стройных сделанных у хирурга или инструктора по фитнесу тел вокруг хоть ложкой ешь! Готовых на всё, но это не моя печаль. Я предпочитаю честные товарно-денежные отношения. Ты мне это, а я тебе то. Никаких адюльтеров или порочащих связей. Всё чисто, не прикопаешься! Без наркоты, она для слабаков. Никаких малолеток, они меня не возбуждают. Если женщина согласна провести со мной ночь и ублажить так, как я того хочу, то ей воздастся сторицей. Я предохраняюсь и чётко обозначаю позицию: никаких случайностей. Если ты залетишь несмотря ни на что, пойдёшь на аборт. Меня пытались шантажировать и взять на жалость, мол, это Божье провидение приказывает нам стать родителями, но я всегда жёстко это пресекал. Решила схитрить и набрать в шприц содержимое презика, что ж, у меня для тебя сюрприз. Ты сделаешь аборт. Добровольно или силой. Силу пришлось применять лишь однажды. Двое остальных «умелиц» смирились с провалом надёжного плана и отправились в абортарий своими ножками. Вдобавок к этому они не получили ничего. Не люблю нарушение договорённостей. К остальным я щедр. – Смотри, какая цыпочка рядом с Галицким! – сказал мне Шевкович, жених Маргариты. Холёный мажор, ради удовольствия расквасить которому рожу, я бы отдал месячный приработок. Терпеть его не могу, он явно не пара благовоспитанной молодой леди, коей и была Маргарита Старицкая. Но так решил её отец, девушка с решением согласилась. Кто я такой, чтобы оспаривать взаимные договорённости? – Иди и познакомься, – фыркнул я, чтобы отвязаться от навязанного общества. – Да ну, ещё вмажешься, а та… – Шевкович махнул рукой и снова прилёг на шампанское, не забыв нырнуть взглядом в скромное декольте официантки. Мерзкий тип! Воспользовавшись тем, что он смотрит в другую сторону на очередную соску, я отошёл в зимний сад. У Старицкого прекрасные пальмы, заботой его дочери, кстати. – Михаил Дмитриевич? – покашлял сзади дворецкий. Старик, идеально подходящий на эту роль, имел прозвище Фрэнк. Чёрт знает почему. – Маргарита Владимировна просит вас подняться. Я обернулся с противоречивыми чувствами. С одной стороны, мне хотелось побыть одному, хотя бы минут двадцать, с другой, я буду рад увидеть Марго. У меня для неё подарок. Особенный. Марго Я всегда была послушной девочкой, не доставляющей проблем. Никакого жёсткого переходного возраста и влюблённостей в личностей, которых бы не одобрил папа. Зануда? Наверное, но родители с малолетства привили мне правила поведения. И понятие о чести. И это не про девственность, а про моральные ориентиры. Что ты чувствуешь, никто не должен видеть. Лучшая одежда для девушки – платье-футляр, выгодно подчёркивающее женственность. А на душе тот же футляр, только иного свойства. Приличия. Опозорить отца я боялась больше, чем расстаться с жизнью. Мать до последнего скрывала от него, что умирает от рака тела матки, потому что дело отца важнее. И мне запретила ему говорить. Обычным людям такое непонятно. Мой отец поддерживал мать, не гнушался её даже тогда, когда от химиотерапии она стала похожа на пленника Бухенвальда. Но дело для него было превыше всего. В политику он пришёл из армейских будней. Не сразу, конечно, но пришёл, потому что знал, что теперь будет приносить пользу стране, пусть и небольшую, но приносить, здесь. Офицерский долг. Честь. Совесть. Эти понятия не были для него пустым звуком. Сам пропадай, а товарища выручай. – Ты когда-нибудь изменял матери? – спросила я его после её похорон. – Нет, потому что она больше, чем жена, она мой боевой товарищ. Я бы скорее отрубил себе мужское достоинство, если бы вдруг у меня возникла такая мысль. Я не животное, чтобы идти на поводу инстинктов. Твоя мама это знала. И ты, надеюсь, хорошо усвоила правила. Он был прав. Мама знала, и меня они воспитали в том же духе: терпи, если не можешь взбрыкнуть, но не потому что терпила, а если того требуют интересы семьи. Они всегда на первом месте. В девичестве я возмущалась тем фактом, что под интересами семьи мама понимала интересы отца. – Он делает всё для нас с тобой, – говорила мама таким тоном, что возражать ей не хотелось. Хотя я честно пыталась. А потом мы переехали в Москву и благодаря связям маминых родственников отец неплохо устроился сначала помощником известного депутата, а потом вступил в одну их влиятельных партий и прошёл от неё как кандидат. И вот к чему это меня привело : стою и замазываю синяк на скуле тональным кремом. Сама виновата, сказала бы мама, слишком показываешь гонор. Жена не должна играть партию первой скрипки. Я могла бы сейчас рассказать отцу о том, что Женя поднял на меня руку, но понимала, что это надо сделать позже. Сейчас денежная поддержка семьи Шевкович важна для отца. В политику я не вникала, но раз отец просил меня не рушить пока эти отношения, я так и поступала. – Потерпи до весны, я разберусь и дам тебе знать, когда ты будешь вольна расквитаться с этим союзом. Но сегодня слово за слово, и я сказала Жене, что выходить за него замуж не собираюсь. – Да кому ты будешь нужна, бесплодная! – зарядил он в ответ. – Я, может, вообще с тобой из жалости и из уважения к твоей семье! – Тогда свободен! Пошёл вон! Женя наступил на мою больную мозоль. Последствия аборта в девятнадцать, когда я решила, что не хочу иметь ребёнка от того, кто предал моего отца, давали о себе знать постоянным метритом. Воспалением матки. Врачи говорили, что шансов стать матерью у меня мало, но я до поры до времени и не сокрушалась по этому поводу. Не хотелось рожать ребёнка, особенно девочку, которая также включится в круг долга. Рано или поздно ей тоже придётся следовать интересам нашей семьи. Вот и сейчас я поссорилась с Шевковичем, но знала уже завтра он придёт мириться, и я приму его. Должна принять. Но это будет завтра. А сегодня, спустя несколько дней после моего двадцатипятилетия, я позволю себе быть такой, какой хочу. От стука в дверь я вздрогнула. Бросила мельком на себя взгляд в зеркало: белое платье сидело как влитое. Этот цвет шёл к лицу и не превращал меня в белую моль, несмотря на общепринятое мнение, что блондинкам надо одеваться ярче. – Входите! Я попыталась улыбнуться, но губы предательски дрожали. – Не помешал? – спросил Михаил, осторожно прикрыв дверь. Он всегда был деликатен, по-особому щепетилен со мной. А я понимала, что это потому, что я дочь его покровителя. И только. – Нет, я хотела тебя видеть. Ты изменился с тех пор, как мы встречались в последний раз, – произнесла я, чувствуя, как подгибаются колени. – Ты тоже, стала ещё красивее. У меня для тебя подарок. Михаил протянул синюю бархатную коробочку, в которых обычно дарят цепочки или колье. – Не стоило, право. Это слишком дорого. – Ты же даже не посмотрела! Я выбирал это только для тебя. Твоя семья сделала для меня и брата несравненно больше, это я в вечном долгу перед всеми вами. Он сам открыл крышку, и моему взгляду предстала подвеска на тонкой цепочке из белого золота в виде голубой бабочки. Её крылья были инкрустированы сапфирами и бриллиантами. Сама бабочка, казалось, вот-вот взмахнёт крыльями и улетит в приоткрытую на верхнее проветривание створку окна. На волю. – Позволишь? Я кивнула и была рада отвернуться, чтобы не выдать своего смущения. Приподняла волосы, чтобы освободить шею и закрыла глаза в ожидании, пока его пальцы коснуться моей кожи. Меня не было почти год, я училась в США и тешила себя иллюзией, что это влечение к нему окончательно покинуло сердце. Что всё это было несерьёзно. Пальцы холодом мазнули по коже, я чуть ощутимо вздрогнула, когда он возился с застёжкой. Не хватало дыхания, я чувствовала стеснение в груди. Хотелось крикнуть: «Не уходи», но, конечно, будет глупо. – Вот и всё, – сказал он. – Посмотри, она подчёркивает цвет твоих глаз. Я взглянула в зеркало и первое, что заметила: плохо замазанный синяк. Торопилась, вот и не вышло хорошо. Никогда не выходит так, как планируешь. – Не нравится? Давай вместе сходим и поменяем на то, что выберешь. – Нравится, – прошептала я и коснулась указательным пальцем серебристого тела бабочки. Она будет так же, как и я, прикована драгоценной цепью. И не взлетит, хотя имеет крылья. – Марго, что с тобой? Он резко развернул меня к себе и заглянул в глаза. – Всё в порядке, правда. Просто дала отворот-поворот своему жениху. Мы больше не вместе, – я выпалила это с тайным подтекстом, что, возможно, что-то изменится. Знала, что ошибусь, что придумала себе то, чего не может быть. Михаил не интересуется мной как женщиной. И никогда не интересовался. Вот и теперь он смотрит на меня, как на младшую сестру, которую надо опекать. – Моя помощь нужна? Это он тебя ударил? Его пальцы коснулись моей скулы, и я накрыла его пальцы своими. Посмотрела в глаза и выдохнула: – Не надо сейчас скандалить, прошу. – И не собирался. Но с Шевковичем давно надо поговорить о правилах поведения. Он тебе не пара, я рад, что ты приняла решение. – Отец будет недоволен. – Не будет, я возьму это на себя. Мы сближались, я сделал маленький шажок навстречу, всё так же не отпуская его пальцев. – Можешь кое-что сделать для меня ещё? Пожалуйста! – Всё что угодно. Даже не спрашивай. – Поцелуй меня. Какое-то время он удивлённо смотрел в глаза. – Марго, ты сейчас уязвима. И дрожишь. Замёрзла? – Да, – кивнула я, и прикосновение закончилось. На что я рассчитывала? Глупая. Он отошёл к креслу, чтобы вернуться с пледом в руках. Михаил, он всегда был заботливым. Всегда предупредительным. Истинным джентльменом без страха и упрёка. Я часто гадала, правдивы ли слухи, что он предпочитает мужчин? – Вот так, – он накинул плед мне на плечи, его руки немного задержались на моей шее. – Не выходи сегодня вниз, скажись больной. Отдохни. Там нет ничего интересного. А завтра я всё решу. – Отцу это не понравится, – начала было я, но он заставил меня замолчать, коснувшись пальцем моих губ. – Не думай об этом. Ему не понравится прежде всего то, что какой-то мудак поднял руку на его дочь. Я же сказал, что сам всё улажу. – Поцелуй, – требовательно повторила я. – И тогда уйдёшь. Это будет подарком. Какой стыд, я навязываюсь мужчине на десять лет старше себя! Заставляю его делать то, что он не хочет! – Только раз. И всё. – Марго, ты не в себе, я понимаю. – Да, я сейчас не в себе. Я встала на цыпочки и первой потянулась к его губам, пахнущим спиртным. Всегда хотела узнать, каковы они на вкус. – Марго, – прошептал он, но настала моя очередь заставить его замолчать. Сегодня я буду с тем, кого хочу. С тем, кто не посмеет мне отказать. Глава 2 Михаил Я всегда относился к Маргарите или Марго, как привыкли её называть дома, с особым трепетом. Она для меня оставалось особенной женщиной. Идеалом утончённого вкуса и аристократических манер, казалось, в этом мире фальши и вычурных гипертрофированных достоинств она стоит особняком. Редкая, диковинная птица, чьи белоснежные перья не может замарать никакая грязь. И вот теперь я чувствовал, что нахожусь в одном шаге от безумства, от той черты, переступив за которую, возврата к прошлому миру не будет. Марго целовала меня. Не так, как это делают искушённые дамы, побывавшие не в одной постели и чётко осознающие, что если они сейчас не покажут мастер-класс, то вылетят к чертям. Нет, Марго целовала меня так, словно я был для неё призом, выстраданным за всё её терпение и покорность. Было в её исступлённом желании что-то трогательное, что-то такое, от чего мне хотелось укрыть её в тепле своих рук. Защитить. Уберечь. – Марго, не играй со мной, – я ненадолго отстранился и заглянул в её лицо, обхватив его руками. – Я мужчина и могу поддаться твоему очарованию. Я говорил, подбирая слова, хотя это давалось мне с трудом. Будь на её месте незнакомка, я бы уже подмял её под себя и залез под платье, чтобы скорее утолить голод, внезапно вспыхнувший от её прикосновений и взглядов. – Я не играю, Миш. Пожалуйста, побудь со мной, как с женщиной. – Если дело в Шевковиче… – Не в нём. В тебе. И во мне. Целуй! И она снова прильнула моим губам. Я понимал, что дальше тянуть нельзя. Надо либо убираться прочь, задвинув этот эпизод в дальний чердак памяти, либо остаться и позволить себе то, что хочу. Если пойти по первому пути, услышать разум, то назавтра Марго не посмеет себе намекнуть ни словом, ни взглядом на это сегодняшнее недоразумение. И всё будет как прежде. Скучно, серо, обыденно. И это правильно. Я мягко отстранил её, провёл пальцем по покрасневшей скуле, и вдруг понял, что не будет первого пути. Марго хочет, – и я не откажу. – Не уходи, – всхлипнула она, подумав, что я направился к двери, чтобы её оставить. Ключ почти бесшумно повернулся в замке. Теперь всё. Окончательно. Она стояла и ждала. И как светились её глаза, ничуть не уступая в яркость бабочке-подвеске! Я подошёл близко, провёл рукой по её плечу, очертил выступающую ключицу и аккуратно подцепил тонкую лямку платья. Оно соскользнуло так быстро, будто только и ждало этого знака, белым облаком упало к ногам. И дальше я больше не мог себя сдерживать. Вырвавшийся стон той, кто сейчас станет моей, был одновременно стоном торжества. Я уложил её на мягкую постель, и всё закружилось в диком танце страсти. Мы прикасались друг к другу, она тянулась ко мне, как лоза к руке, льнула и ластилась, а я сдерживал себя, чтобы не причинить боль. Ничего не было вокруг, всё исчезло, растворилось, размылось, весь мир сделался запотевшим стеклом. Что там происходит за ним, не разглядеть. Да это и неважно, пока встречаются наши руки, губы, тела. Я давно не занимался сексом так исступлённо – нежно, давно не чувствовал вкуса поцелуев, сравнимого со вкусом терпкого виски. Они обжигали, оставляя невидимые шрамы, которые я запомню навсегда. И никому не позволю их уничтожить. Сколько мы пробыли в этой нирване, я бы сказать не смог. Долго. И одновременно мучительно мало. Её тело тянулось навстречу и принимало меня без остатка, так как не было ещё ни с одной женщиной. Марго будто хотела напиться из источника жизни в последний раз. Я перестал себя сдерживать. Наше соитие стало похоже на борьбу, в которой она изначально признавала себя побеждённой. И всё же не ослабляла хватку. Я жадно ловил все её всхлипы и стоны, они подстёгивали меня, заставляя достигать таких вершин, что кружилась голова. «Вот что значит быть вместе», – мелькнула у меня мысль, когда мы оба достигли пика. Потом я медленно лёг рядом. Посмотрев на её прилипшие ко лбу пряди, аккуратно откинул их назад. Мы пожирали друг друга глазами и молчали. В шумном дыхании гремели отголоски той бури, в эпицентре которой мы оба только что побывали. Сожаления не было. Совсем. – Я не должен был, – начал я, хотя понимал, что сделал именно то, что хотел. И повторил бы, представившись такая возможность. – Должен. И я была должна, – засмеялась Марго. – Спасибо. Бабочка на её груди колыхалась в такт дыханию. Я дотронулся до её крыльев, чтобы плавно спуститься на кожу. Марго повернулась ко мне и положила руку под голову. – Не бойся, никто не узнает. – Думаешь, меня это волнует? – А разве нет? Она вперилась напряжённым взглядом в моё лицо. Да, она так думала. Меня бы и волновало. Раньше. А теперь? Я был не готов ответить на этот вопрос. И это совсем не связано с Марго. – Тебе пора уходить? – грустно спросила она. – Да, пора. Не спускайся сегодня туда. Не хочу, чтобы тебя видели. – Думаешь, по мне будет заметно? Мягкая складка возникла на её переносице, я погладил её пальцем, и она исчезла. – Я беспокоюсь не за себя, Марго. За тебя. Всегда беспокоился за тебя. – Не стоит, – усмехнулась она и присела в постели. Хрупкая. Ранимая. Если бы я был в силах, то запер бы её в одной из своих комнат и не выпускал. Сам бы приминал её крылья, но не позволял другим и смотреть на них! – Завтра я помирюсь с женихом и сделаю так, как велит отец. Она склонила голову на грудь, но совсем не это заставило меня присесть рядом и обнять за плечи. – Нет, Марго. Больше он к тебе не подойдёт. Это я обещаю. Не спрашивай, как, я всё сделаю сам. Она не спрашивала, только положила голову мне на плечо. Я боялся её потревожить, какое-то время мы просидели так, рядом и в то же время каждый сам по себе. Я аккуратно уложил Марго на подушки и накрыл покрывалом. – Поспи, моя бабочка, – прошептал я и коснулся губами её губ. Она слабо улыбнулась и молча смотрела, как я одеваюсь. Наверное, хотела сказать, что-то ещё, но промолчала. Я быстро пожал её тонкую руку и вышел, прикрыв дверь. Внизу всё ещё был банкет, гости не уйдут до полуночи, но всё было чинно и благородно. Сам Старицкий подозвал меня в баре и спросил, не видел ли я его дочь. –Видел, ей нездоровится. Она сейчас отдыхает. – Понял. Мой покровитель, как я привык его про себя называть, всегда был кратким. Ему и в голову не придёт подняться и уточнить, что с Марго не так. Он уважал её личное пространство, это вполне мне на руку. – Я тоже пойду, Владимир. Надо прочитать, наконец, тот проект, который вы кинули мне на почту ещё позавчера. – Отдыхай, на носу Новый год! – улыбнулся он, но задерживать меня не стал. Для Старицкого всегда работа была прежде всего, он уважал эту тягу и в других. Я вышел на свежий воздух и закурил. Медленно и тихо падал снег. Пока ждал водителя, выгонявшего машину, посмотрел на окна Марго. Они были тёмными, как и то, что сейчас зрело во мне. Я отбросил недокуренную сигарету в урну и, подняв ворот пальто, решил пройти до гаража пешком. Марго Я пыталась заснуть, но сон не шёл. В голове проигрывалась мелодия из «Шербурских зонтиков». Я вспоминала последнюю встречу Женевьевы и Ги. У обоих другая жизнь, и оба понимают, что она ни черта не значит, что чувства всё ещё живы, только никто не посмеет больше дать им волю. Мне хотелось плакать. И смеяться. Я наконец познала счастье, простое, человеческое, инстинктивное. «Низкого пошиба», – как сказал бы отец. Животное счастье. Пусть так. Я имею право на этот глоток свободы. Я не преувеличивала, когда говорила Михаилу, что завтра снова вернусь к роли покорной дочери. Отцу я обязана всем. И покойная мама взяла с меня обещание, что я буду всеми силами способствовать его карьере. Эх, мама-мама! Тебе, наверное, нравилась выбранная роль, но это была твоя роль, не моя. Я встала и как была, обнажённой подошла к зеркалу. Посмотрела на худое тело, которого всегда стеснялась, и почти не заметила ничего не красивого. Теперь я казалась себе вполне приятной. Даже ссадина на скуле стала менее заметной. И совсем не болела. Приняв душ, я переоделась в пижаму и проглотила две таблетки снотворного. Сон всё равно не шёл. Я лежала под покрывалом, свернувшись калачиком, и вспоминала прикосновения Михаила. Мы познакомились три года назад. Отец представил нас друг другу, но потом, наедине, упомянул, что хоть Михаил Воронов и подаёт большие надежды, не следует даже смотреть в его сторону. – У него семья гнилая. Прости, Марго, но я прямо скажу, если человек вышел из семьи, где не чтились определённые ценности, никакой здоровой ячейки общества, он создать не сможет. К счастью. Михаил очень умён и сам это понимает. Не могу сказать, что это была любовь с первого взгляда. Тогда я смотрела на своих сверстников, но потом, как-то исподволь, научилась видеть в Михаиле то, чего недоставало остальным. Верность, следование своим принципам, способность довести начатую игру до конца. Я слышала их с отцом беседы и споры. Михаил не предал его даже тогда, когда отца оклеветали. Многие отвернулись, а Михаил не просто поверил ему, а нашёл доказательства невиновности. Они с отцом были чем-то похожи и одновременно разные. Незаметно для себя я начала делиться с Мишей своими мыслями. Он всегда внимательно слушал, склонив голову набок. И никогда не подавал виду, что ему со мной скучно. Остальные всегда это подчёркивали. Те, кого выбирал мне в кавалеры отец. Они старались затащить меня по-быстрому в постель, а когда получали отказ фыркали и пожимали плечами «В любом клубе стоит мне показаться, найдётся девица, желающая расстегнуть мне ширинку запросто так». – Вот туда и катись! – лишь отвечала я и потом выслушивала от отца, что упустила ещё одну выгодную партию. – Подумаешь, нет любви! Уважать он тебя будет, это главное. Уж я позабочусь. – Нет, папа, не будет. И ты это знаешь. Я не слишком уж красива, далеко не весела и не умею делать вид, что восхищаюсь ничтожеством. Потом отец отправил меня учиться в США. Я была инженером и магистратуру закончила уже за океаном. И вот вернулась. Увидела его и поняла, насколько соскучилась. По нему, не по Москве, не по местной элите, не по тому, кто уже три месяца неофициально считал себя моим женихом. Я пыталась забыться, допустила Женю до себя и уже на следующее утро испытала тошнотворное чувство брезгливости к собственному телу. А сейчас я с удовольствием гладила себя по плечам, там, где касались руки моего любимого, и чуть ли не мурчала от радости! Не заметив, как заснула, я очнулась от громкого звука сообщения в мессенджере. Ещё не глядя, я уже знала, кто это. «Привет, лапуль. Прости за всё, я просто свинья». «С меня причитается, лапуль. За мной не заржавеет. Целую». Я усмехнулась. Интересно, куда он собирается меня целовать? Уж не туда ли, куда вчера ударил? Впрочем, с Шевкоского станется. Он привык чувствовать себя дамским угодником, перед которым не может устоять ни одна баба. Так и говорил: «бабы меня любят, знают за что». Одевшись и приведя себя в порядок, я спустилась к завтраку. Отец уже заперся в кабинете и просил его не беспокоить. Я была даже рада, что позавтракаю в одиночестве. Если вчера я думала, что смогу наступить на горло собственной песни и помирюсь с Шевковичем, то сегодня всё виделось в другом свете. Да, я не настолько глупа и наивна, чтобы подумать, что одна-единственная ночь, проведённая с Михаилом, может что-то изменить между нами. Но она заставила меня взглянуть на себя с другой стороны. Я не хочу видеть рядом человека чужого во всех смыслах. Даже если закрыть глаза на пощёчину, всё равно. Чужой. Нелюбимый. Я приняла решение. И готова его отстаивать. Глава 3 Михаил Первым делом с утра я позвонил Шевковичу и договорился о встрече. Этот сукин сын не вставал раньше одиннадцати, статус богатого папы позволял многое, в том числе и праздный образ жизни. Но мне было плевать. Я приехал в его квартиру в районе Хамовников в районе десяти. Он открыл сразу, консьержка позвонила и передала то, что я ей продиктовал. Возразить не посмела. Я поднялся по лестнице, хотел немного остыть, чтобы добиться своего и не слишком расквасить лицо бывшему Марго. Я привык всё решать чисто, чтобы не расхлёбывать последствия. Обычно есть специальные люди, которые и помогают в таких делах. Но здесь случай иной. Надо сделать всё самому, не вмешивая посторонних. Шевкович пытался бузить, возмущаться, что я лезу в его отношения с невестой и нёс прочую чушь. Кулаки чесались. Со мной такое происходило нечасто. Я аккуратно прикрыл входную дверь. Соседи могут и полицию вызвать, лишнее внимание нам ни к чему. –Что ты себе позволяешь? Это моя… Большего он сказать не успел. Резко развернувшись, я ударил его в челюсть. Несильно, чтобы унизить, а не сломать. Он отлетел и стукнулся головой о дверцу встроенного шкафа. А потом удивлённо на меня уставился, как рыба, открывал и закрывал рот, не в силах поверить, что кто-то вообще мог поднять на него руку. – Да я… – начал бы он, но получил второй удар в нос и заткнулся. Я достал платок, вытер руку и бросил его ему в лицо: – На, утрись. Это тебе привет от семьи Марго. Не подходи к ней ближе, чем на расстоянии пяти шагов. Понял? Думаю, да. Я повернулся и вышел. Вот так просто, Шевкович, разумеется, не станет меня останавливать, натура трусоватая. Но стоит выйти за дверь, начнёт названивать папе-бизнесемену и скулить в трубку. Ну и чёрт с ним! Лишь бы к Марго не подходил! Теперь мне предстояла задача посложнее: объясниться с её отцом. Скрыть проступок Шевковича не получится, рано или поздно всё это выплывет наружу. К Старицкому было не принято являться просто так, без звонка. Я набрал его номер для экстренной связи: – Владимир Викторович, нам надо кое-что обсудить. Это не совсем по работе, хотя напрямую её касается. – Хорошо, жду тебя вечером в клубе около семи. Старицкий был немногословен. Так всегда, когда он бывал недоволен, за годы рядом с ним я умел узнавать его настроение по первому слову, сказанному в трубку. Итак, до вечера я был относительно свободен. Съездил по делам в МИД, словом, сделал всё, чтобы не оставить себе ни единой свободной минуты. Чтобы не думать о ней и о том, как нам быть дальше. Между мной и Марго стоит стена, имя которой – её отец. Он никогда не позволит ей выйти за меня, а если буду упорствовать, то постарается сломать карьеру. Конечно, дело это непростое, да и я вступил в такую пору, когда вряд ли это ему удастся. Но всё же Марго не сможет переступить через его мнение. Даже если сейчас думает иначе. Мне приходилось напоминать себе об этом каждый раз, когда я смотрел на неё, любовался её статью и походкой. Вечером я уже был в бильярдном клубе на Кутузовском проспекте. – Вас ждут, Михаил Дмитриевич. Следуйте за мной, – сказал один из служителей сего заведения, и я подчинился. Красная ковровая дорожка, отполированные перила – в заведении «Англичанин» отдыхали люди не просто с деньгами, а по протекции от старейшин клуба. Здесь можно вести разговоры, не опасаясь лишних ушей или того, что столкнёшься нос к носу с нежелательной особой. Новых членов клуба набирали нечасто, это было некое закрытое общество, где курили трубки и сигары люди, вращающиеся в самых высоких эшелонах власти. Когда-то меня сюда ввёл именно Старицкий. – Проходи, – сказал он хмуро и с порога, но руку протянул. – Что случилось? – Я о Евгении Шевковиче. Вчера он ударил вашу дочь. Старицкий поморщился. Он любил Марго, но считал, что если женщину ударили, она сама спровоцировала насильника. Была недостаточно покорна и мудра. Вот его жена, как он любил повторять, своим поведением никогда бы не вызвала у него даже подобного желания. – Она сама сказала тебе? – Я и сам это заметил. Да, она тоже подтвердила. Старицкий поморщился и принялся барабанить пальцами по краю стола. Он выглядел раздосадованным, со стороны могло показаться, что моё известие расстроило его только потому, что нарушило планы. Но это было не так. Он обожал дочь, и если бы сейчас вместо меня в этой комнате стоял её обидчик, ему бы не поздоровилось. И те удары, которые я ему отвесил, были бы сравнимы для Шевковича с комариными укусами. Отец Марго мог быть жесток, но никогда не ставил это во главу угла. Жестокость не доставляла ему удовольствия, именно поэтому я был ему предан. Его внутренний компас, указывающий на справедливость тех или иных поступков, совпадал с моим. – Мишка, чёрт тебя подери! – он стукнул по столу и встал на ноги. – Никогда больше не решай проблемы моей семьи за моей спиной. Он говорил медленно, смакуя каждое слово. Мы стояли друг напротив друга и мерились взглядами. Старицкий не любил, когда кто-то не опускает перед ним глаз. Я же никогда этого не делал. Думаю, с некоторых пор он просто терпел меня, потому что я был полезен. Умел добыть для него любую информацию. Выполнял поставленные задачи в срок и не оставлял следов. Удобно иметь такого человека, в преданности которого не сомневаешься. Преданность вообще нынче редкое качество. – Ты меня понял? – спросил он, и я только кивнул, пряча усмешку. Старицкого боялись, хотя я не припомню, чтобы он был причастен к криминальным делам. Впрочем, так или иначе, нам всем иногда приходилось соприкасаться с теневой стороной жизни. –Кстати, – смягчился мой покровитель и босс. – Я тут говорил с министром иностранных дел. У него есть для тебя выгодное предложение. В наше посольство Чехии требуется помощник посла. Думаю, хватит тебе прозябать в МИДе пятым человеком третьей метлы! Сам понимаешь, пару лет там, и здесь откроются иные перспективы. Что думаешь? Он склонил голову набок и прищурился. Это было не предложение, а отступные. Старицкий всё понимал, но чётко давал понять, чтобы я держался от его дочери подальше. – Думаю, что мне следует узнать подробности, – ответил я, и в стальных глазах шефа промелькнуло облегчение. – Я так и думал, что тебе понравится это предложение. Считай, место уже твоё, – он похлопал меня по плечу и предложил присесть и выпить. – Не представляешь, как мне жаль с тобой расставаться, но я человек слова. Говорил, что помогу тебе, значит, помогу… Марго Женька не приехал ни сегодня, ни на следующий день. Телефон тоже молчал, и я почувствовала, как камень упал с души. Всё разрешилось само собой. Или не само. Возможно, Михаил поспособствовал этому. Даже наверняка. Нет-нет, а я проверяла сообщения, нет ли от него вестей. Хоть краткой строчки. Но всё было тщетно. Что ж, как говорится, «ты ничего не ответил, но это и был ответ». На что я рассчитывала? Возможно, на объяснение, хотя бы длиною в три слова. Стало бы мне легче, получи я его «прости» вместо «я по тебе скучаю»? Не знаю, наверное, нет. Отец приехал поздно вечером и снова прошёл в кабинет. Поступь у него сегодня была твёрдой и тяжёлой, я понимала, что это значит: не беспокоить. Зато на следующее утро настроение у папы было отличным. Мы встретились за завтраком и заговорили о театре. – Неплохо бы сходить вместе куда-нибудь. Я уже сто лет в театр не выбирался! – внезапно предложил он сам, и я оторопела. Отец прав, он не был в театре несколько лет, с тех пор как умерла мама. Это она любила таскать его по культурным мероприятиям. Однажды отец заснул на балете «Щелкунчик» и даже захрапел в самый драматический момент, чем вызвал у неё одновременно улыбку и желание уколоть супруга чем-нибудь острым да побольнее. Поэтому предложение отца удивило. Он не любил и не привык наступать на горло собственной песни, а тут вдруг…театр. «Самые большие драмы происходят в реальности, и они так буднично заключены в обыденность, что становится поистине страшно», – я слышала эту фразу в Штатах от одного малоизвестного драматурга, ищущего вдохновения на дне бокала. Там я чувствовала себя живой, не скованной в доспехи чести и достоинства, которые должны сиять и не иметь ни единого тёмного пятна. Даже в тех местах, где никто не видит. – Давай, – согласилась я. – Почему вдруг ты вспомнил о театре? Я сделала глоток сока и посмотрела через стол на отца. Мы всегда принимали пищу в столовой, за столом, накрытым свежей скатертью. Так любила делать мама, она приучила нас к этому ритуалу. После её смерти отец так и не смог нарушить ни единого её желания. Он возвёл её на пьедестал идеальной женщины, безупречной во всём, хотя при её жизни иногда высказывал прямо противоположное мнение. Но так, не по-настоящему, ворча и отгораживаясь экраном планшета. – На следующей неделе, шестого января, исполняется ровно тридцать лет, как я встретил твою маму, – отец тоже сделал глоток сока и твёрдо поставил стакан на место, но по голосу я слышала, как он нервничает. – Мне бы хотелось почтить её память таким вот образом. Если у тебя, конечно, нет других планов. – Конечно, нет, папа. Я поручу Фрэнку выбрать для нас спектакль. – Только, Марго, давай без этих, как там их она называла, «мудроногих»! Вид у отца был такой, что он вот-вот сейчас рассмеётся. Я давно не видела его улыбающимся и ответила тем же. Мама любила балет, а мы с отцом были схожи в отвращении к нему. Я поймала себя на мысли, что жду от отца каких-нибудь известий от Михаила. Он часто говорил, что поручил ему то или это, что Миша зайдёт после обеда или на ужин. Но сегодня эту тему мы обходили стороной. После завтрака я поехала навестить некоторых подруг и друзей, с которыми не виделась почти год или около того. И чтобы немного отвлечься, не смотреть на телефон, не вздрагивать, когда у кого-то рядом пиликнул сигнал сообщения. Вернулась я около четырёх пополудни, Фрэнк заботливо принял у меня пальто и сказал: – Я очень рад, что вы вернулись, госпожа. Господин Старицкий даже помолодел. – Я тоже рада вернуться. Скажи, отец дома? Один? Моё сердце замерло в предчувствии ответа. Один, конечно, один. – Да, госпожа. Посмотрите, на вашем столе в спальне я оставил программы известных театров. Выберете спектакль, и я нынче же закажу билеты. – Хорошо, спасибо. Есть я не хочу. Принеси наверх кофе, пожалуйста. И, не дожидаясь ответа, взбежала по лестнице на второй этаж. Как давно я не была в московском театре. Кажется, целую жизнь. Меня тянуло к драме, поэтому комедии отмела сразу. Как и новомодные постановки с сомнительным юмором. Отец такое не поймёт, а выслушивать его претензии – только настроение портить. Вот, в театре имени Вахтангова дают «Евгения Онегина». Самое то! Покончив с формальностями, я зашла в Фейсбук и ответила на сообщения. От Михаила по-прежнему не было вестей. И не будет. Чего я ждала? Прыгнула в пропасть с открытыми глазами и приняла падение за яркий полёт. Впрочем, возможно, это он и был, и всё закончилось так, как должно было закончиться. Жёстким падением и сломанными крыльями надежды. Надо ничего не ждать. Хорошо, что нет сожалений. У меня было ощущение, что я вырвалась из клетки, а на самом деле меня выпустили, чтобы подарить иллюзию свободы, потом нитка на лапке натянулась, и я была вынуждена вернуться. Пусть так. Я ни о чём не жалею. Перед сном я уже собиралась отправить Михаилу сообщение. Нейтральное, напомнить о себе, но потом решила, что унижаться не буду. Если ему не надо, то мне и подавно. Гордость. Это качество мне привили в полной мере. Никогда не склоняла голову перед мужчиной, если того не требовали интересы семьи. И то временно. Нечего и начинать, даже если в груди всё болит и разрывается. В том месте, где должно быть сердце. Наутро я заказала себе вечернее платье для театра. Чёрный футляр для тела и для души. Глава 4 Михаил – Ты уверен, что шестого января и на «Евгения Онегина»? – переспросил я в трубку, помечая в ежедневнике важную информацию. – Совершенно уверен, Максим Дмитриевич. – Хорошо. Я нажал отбой и ненадолго задумался, рисуя на странице геометрические фигуры. А потом набрал другой номер и попросил оставить билет на спектакль в театр имени Вахтангова на рождественский сочельник. – Какое место заказать? Партер, амфитеатр, ложа бенуара? – Нет, ложа балкона, максимально близко к сцене. Правая. И выкупи все места. – Я понял. А если не будет такой возможности? – Изыщи, – сказал я с нажимом, почувствовав раздражение. Сейчас, когда меня от цели отделяло так мало препятствий, каждое из них воспринималось, как досадная помеха. – Сделаю. Как хорошо иметь дело с понятливыми людьми! Итак, Старицкий взял с меня слово, что я не стану искать встреч с его дочерью до своего отъезда. Он планировался через месяц, в середине февраля. Но мой покровитель, а я знал его хорошо, не будет брать с дочери такое же обещание. Просто потому, что считает предупреждение мне более чем достаточным. Мы оба хорошо изучили характер Марго: она не станет искать расположение того, кто сам не стремиться к диалогу. Правильно, я не нарушу данное слово, но и не попытать шанса на встречу не могу. Мне хотелось её видеть. Пусть мельком и ненадолго. Пусть даже это будет прощанием. Возможно, мимолётный «привет», сказанный в лицо, ни к чему не приведёт. Может, она уже смирилась с тем, что я уезжаю, или посчитала это предательством. Бегством от ответственности. От неё и того, что могло родиться между нами. В последнее время я часто об этом думал. Если нам хорошо вместе, почему мы не можем попытаться? Потому что мой отец убил мою мать? Но ведь «сын за отца не отвечает»? Эти вопросы не имели ответа, поэтому я гнал их прочь. Сей час главное – увидеть Марго и сказать ей, что уезжаю. В лицо сказать, не в сообщении. Надо сосредоточиться на этом. Всё остальное потом. Расчёт мой был просты: Старицкий всегда берёт ложу бенуара. В партере, амфитеатре или сидя напротив у меня велик шанс, что не останусь незамеченным не только для Марго. А если буду в ложе балкона, Старицкому и мысли не придёт поднимать глаза на третий этаж. Кого он там не видел? Осталось придумать, как подать знак Марго. Сообщение во время спектакля не годится, оно привлечёт внимание. От отца не ускользнёт волнение дочери. Марго плохо удаётся скрыть эмоции в первую волну. Потом, когда она успокоится, всё будет иначе. По её непроницаемому взгляду и лёгкой полуулыбке никто и не догадается о том, какие бури бушуют в сердце. Я открыл ключом первый ящик стола и достал её фотографию. В сотовом, конечно, хранить воспоминания удобнее, но велик риск, что однажды мой телефон окажется не в тех руках. Была ещё одна причина. Я хотел любоваться ей в тишине, зная, что никто не заглянет за плечо. не потревожит. Не увидит ей теми глазами, какими смотрю я. Это фото Марго было сделано перед отъездом в США год назад. Вот она сидит в ресторане, смотрит в камеру и смеётся. Улыбка здесь настоящая, не из вежливости или желания понравиться, не из усилий не испортить фото. Ей весело. Это фото сделал наш общий знакомый фотограф-любитель, но с профессиональной фотокамерой. Я тогда купил у него все кадры, заставив уничтожить копии. Марго он сказал, что карта памяти, на которую писались фото, испортилась. Случайно повредилась, и данные не сохранились. Я запер эту флешку в свой стол и напечатал её фотографию. Одну-единственную. Чтобы как в жизни, где не бывает второго дубля. Есть только одна женщина и один мужчина. Камера любила Марго. И я её любил, хотя до недавней ночи не смел себе в этом признаться. Гнал мысли прочь, успокаивая себя тем, что нам не быть вместе. Любил на расстоянии. Кому скажешь, не поверят! Разве в наш век вседозволенности такое возможно? Наверное, я просто динозавр. Последний дракон, ждущий свою законную добычу. готовый ждать долго, сколько понадобиться.

Конец ознакомительного фрагмента.