— Мы теперь живём с рынка, — сказал Свешников. — Магазины стали не по средствам.

— Жили, — поправила Мария. — Забудь.

Он многозначительно покосился на захламлённый тротуар.

— В следующий раз, — перехватив его взгляд, сказала она, — всего через год, ты, наверно, посмотришь на шрот, как на развлечение.

— Тем не менее, посетив этот аттракцион, я обставил свою келью.

— Если тебе ничего больше тут не нужно, давай, уйдём отсюда.

«Уйдём, вместе…» — повторил он про себя, удивляясь тому, как ладно всё в его германской жизни становится на места: вот его жильё, комнатка в добротной коммуналке, вот магазины, которыми можно пользоваться, не зная по-немецки ни слова, вот давно знакомая женщина и вот, оказывается, какие-то места, куда можно запросто уйти вдвоём.

Глядя через плечо Марии, он увидел приближающуюся к ним Раису.

— Наконец появилась и моя жена, — предупредил он.

— Ну, нашёл что-нибудь? — поинтересовалась та, останавливаясь перед ним.

— Давнишнюю знакомую, — неуклюже ответил Свешников, представляя женщин друг дружке; положение не показалось ему ни острым, ни даже забавным: разыгрывать пьесу с Раисой ему уже наскучило — быстрее, чем он ожидал.

Сейчас, из-за нечаянности встречи, возможно, наступил лучший момент сказать, кто есть кто, но нельзя же было это делать на публике.

— Давнишняя — значит…

Раиса сделала паузу, выжидая начало рассказа Свешникова.

— Нет, не подруга детства, — ответила вместо него Мария. — Мы вместе бедствовали в одном аэропорту, не зная, как улететь домой.

— Ты не представляешь, где только я не побывал за последние годы, пока мы виделись нечасто, — подхватил он. — Однажды пару недель прожил на Дальнем Востоке. А мог бы — и в пустыне, питаясь акридами.

— Изгоняя дьявола, — удачно предположила Раиса.

— Это привилегия шаманов.

— Надо же, какая экзотика! — начала она медленно и насмешливо, но, увидев идущего к ним Бецалина, закончила скороговоркой, пока тот не перебил: — Вам, Мария, повезло, а я об этом только читала в книжках. В командировки Дмитрий меня с собой не брал.

— Тут вы, Раечка, не совсем осведомлены, ведь и никто не берёт, — вмешался Бецалин, слышавший только последние её слова. — Того, о чём вы сожалеете, просто не случается на свете: командировка — единственная отдушина для семейного человека, глоток свободы, святое дело.

— Обратите внимание, — заметил Дмитрий Алексеевич, — что мы не можем отойти от старых представлений. Живём в Германии, но Рая вспоминает служебную командировку, а Мария Михайловна минутой раньше уподобила нашу вылазку субботнику.

— Чисто внешнее сходство, — покачал головой Бецалин. — Мы тут заготавливаем жизненно важные предметы, а на субботниках — что мы делали? Пили. Да и поди не выпей, потаскав бревно.

— Бревно, я думаю, на снимке подрисовали позже. А вообще интересно: вожди — неужели прямо на площади, где-нибудь у Царь-пушки, и разливали?

— Ну нет, не на глазах же у сознательного пролетариата и революционных матросов. Не у Царь-пушки, а в Царь-колоколе, привычно, как в шалаше, сожалея об отсутствии Мавзолея. Согласитесь, гениальное изобретение сделали потом ученики и последователи: буфет в склепе. А впрочем, я забегаю вперёд: не пил же он на собственной могиле. Вот выезды на пикнички — те приветствовались, это нам известно из фольклора, — серьёзно рассудил Бецалин и закартавил под Ленина: — Возьмём помидорчики, огурчики, непременно — девочек, а эту проститутку Троцкого оставим в Москве.

Возле них затормозила машина с чешским номером, и два крепких парня принялись почти без разбора стаскивать в её просторный салон вещи с тротуара.

— В хорошем хозяйстве всё сгодится, — заметил на это Бецалин.

— Скорее — на базаре, — поправил Свешников. — Другая степень хищности.

— Для них мы, наверно, травоядные.

— Грамотный наблюдатель поймёт, что создалась типичная постсоветская мизансцена: полдюжины интеллигентов на помойке. Можно даже предположить, что нас собрал здесь всех вместе посредственный режиссёр…

— Чтобы обеспечить каждому алиби.

— Нет, чтобы каждый оказался причастным, — возразила Мария.

— Russisch? — обернулся на их голоса один из чехов; кинув пренебрежительный взгляд на скромный груз в детской коляске, он узрел приёмник и проворно потянулся к нему.

— Эй, это моё, — вежливо улыбнувшись, но с тревогой, заявил подоспевший Литвинов, для верности потыкав себя пальцем в грудь.

— А кто ты такой? — насмешливо спросил чех по-русски.

— Разве не видно?

— Видно, видно, — засмеялся тот, что было мочи пнув приёмник тяжёлым башмаком и ныряя в свою машину.