«Да, – подумал Вольфгер, – а вот если сила будет на их стороне, они никого щадить не будут. Купец совершенно прав, надо готовить замок к осаде. Вряд ли она будет длительной, ведь крестьяне есть крестьяне и воевать толком не умеют. Постой-постой, а если среди них найдётся человек, сведущий в военном деле, что тогда? А вот тогда будет действительно худо. Пожалуй, разговор с десятником стражи оттягивать не следует».

Вольфгер только собрался кликнуть Карла, как он сам поднялся по лестнице:

– Господин барон, к вам монах. Прикажете впустить?

– Погоди, Карл, – досадливо отмахнулся Вольфгер. – Не до него сейчас, скажи, пусть завтра придёт!

– Ваша милость, – неожиданно возразил Карл, – осмелюсь заметить, что старик очень взволнован, его аж колотит. Вдруг он хочет сообщить нечто важное? Может, вы всё-таки уделите ему несколько минут?

Вольфгер удивился. Карл никогда не позволял себе давать советы господину, и, раз он изменил своему правилу, это неспроста.

– Ну, хорошо… – нехотя сказал он, – приведи его. Что за день такой сегодня…

Оказалось, впрочем, что за монахом идти не нужно, он уже стоял на лестнице за спиной Карла и колотил в его широченную спину кулаком, требуя дать дорогу:

– А ну, пропусти меня, сатанинский оборотень!

– Не толкайся, святой отец, а то загрызу, – беззлобно отругивался Карл.

– Здравствуй, сын мой, спасибо, что не отказался выслушать старика! – слегка задыхаясь, сказал монах.

– Садись, отец Иона, отдышись, – сказал Вольфгер. – Выпей вот подогретого вина, хочешь?

– Вина? – оживился монах, – с удовольствием. Хотя, нет, спасибо… Пожалуй, я лучше воды…

Брови Вольфгера полезли на лоб – старый монах на его памяти ещё ни разу не отказывался от вина. «Заболел он, что ли?» – подумал барон.

Вольфгер помнил отца Иону с детства. Откуда пришёл в замок тогда ещё молодой монах, он не знал, но с тёплым чувством вспоминал, что именно отец Иона заменял ему отсутствующего отца и вечно больную мать. Монах учил маленького Вольфгера чтению, письму и счёту, рассказывал о зверях, птицах, деревьях и травах, утешал, когда болели разбитые коленки, рассказывал на ночь вместо сказок истории из Ветхого Завета, выбирая сюжеты, понятные ребёнку.

Сейчас Вольфгеру было уже за сорок, а отец Иона разменял седьмой десяток. Высокий, сухощавый, всегда чисто выбритый (в отличие от Вольфгера, который нередко забывал побриться), казалось, монах не менялся с годами, только венчик волос вокруг тонзуры стал совсем седым. Он был одет в поношенную бурую рясу, подпоясанную вместо положенной монаху верёвки кожаным ремешком. Вольфгер не знал, к какому ордену принадлежит отец Иона, а сам монах, наверное, уже и забыл, где много лет назад он принял постриг.

Отослав Карла, Вольфгер уселся за стол напротив монаха, наполнил два кубка вином, один взял себе, а другой пододвинул ему, положил подбородок на кулак и вопросительно посмотрел на собеседника.

Отец Иона молчал, нервно потирая руки. Он явно не знал, с чего начать. Вольфгер решил ему помочь.

– Послушай, отец мой, я вижу, что тебя что-то гнетёт. Откройся мне, облегчи душу, хоть я и не священник и не имею права исповедовать. Но ведь я вырос у тебя на руках, ты меня воспитал, и я считаю тебя вторым отцом. Клянусь, ничего из сказанного тобой за пределы этой башни не выйдет. Рассказывай.

Отец Иона вздохнул.

– Понимаешь, Вольфгер, есть вещи, о которых очень трудно говорить, как будто выворачиваешь душу наизнанку. Это только моё… Рассказать – как пройтись по улице в исподнем… Но ты прав, рассказать надо, ведь я за этим и пришёл, правда?

Монах схватил кубок и в несколько глотков опорожнил его, потом побледнел, закрыл рот ладонями и пробормотал:

– Ну вот, опять грех… А ведь я дал зарок не прикасаться к вину! Конченный я человек… Вольфгер, сын мой, ты знаешь, что я – неважный слуга божий. Не спорь, не спорь, это так и есть. Я, конечно, пытаюсь преодолеть себя, но мирское во мне слишком сильно. И всё же, некий малый дар, отпущенной по благости Создателя, у меня есть. То есть, что я говорю… Был… В этом-то всё дело! Был!

– Отец мой, – терпеливо сказал Вольфгер, – прости, но пока я ничего не понимаю. Как же я смогу помочь тебе, если никак не возьму в толк, о чём идёт речь?

– Сейчас… – хмуро ответил монах. – Давай, я попробую начать с самого начала. Ты, конечно, знаешь, что не по силам мне творить святые чудеса, и никогда не было по силам. Я что? Мог, помолившись, зубную боль снять, мог роженице помочь, ну, мог помочь умирающему легко отойти… Но мог! Мог! А теперь ничего этого не могу. Правда, Он иногда отказывал мне в даре и раньше, если я особенно ну… грешил. Вот и в этот раз я подумал, что, может, выпил лишнего, да и вдова шорника, Марта, гм… Ну, ты понимаешь. Да… Сначала-то я особенно не волновался, наложил на себя епитимью, утром и вечером бил поклоны, молился, но… ничего не изменилось. А самое главное, знаешь, Вольфгер, теперь, когда я вхожу в храм, я не чувствую в нем ну… божественности, что ли, намоленности, святости. Не знаю, как объяснить. Я не привык об этом говорить, это всегда было только между мной и Им, а теперь… Слова приходится из себя тащить клещами, с кровью, с мясом.