Спрятав блокнот в карман чёрного комбинезона, женщина направилась к дому.

Подойдя к плетёному забору, остановилась, внимательно разглядывая его. Кое-где воткнутые в землю ивовые ветки проросли, превращая дело рук человека в природную зелёную ограду. На заборе, помимо разных кувшинов и горшков, висели вещи: льняная рубаха и жёлтые шерстяные портки. Ефросинья инстинктивно протянула руку потрогать ткань, но та закономерно прошла сквозь пальцы. Жалко, тактильных ощущений сильно не хватало.

Из дома вышла босоногая девушка-подросток в серой льняной рубашке и понёве, на пояске которой висел бытовой нож в ножнах. Сзади в косу были вобраны три семилопастных[2] височных кольца. В руках она держала плетённый из ивовой коры туесок.

«Проследить за девочкой или направиться в дом? — задалась вопросом Фрося. — Нет, сначала вовнутрь».

В избе стояла темень. Маленькие волоковые[3] «окна» хоть и были полностью открыты, но света почти не пропускали.

Миновав клеть и подождав, когда глаза привыкнут к полумраку, исследователь осмотрелась. Места было немного, у стен стояли огромные рундуки, заменявшие хозяевам и шкафы, и кровати. Чуть поодаль находился стол с лавками. И что удивительно: печь, а не костровое место. Нет, не лежанка, которую каждый школьник знает по 3D изображению в учебнике, а маленькая, похожая на застывшую и обмазанную глиной черепаху. Рядом с печью расположилась кухонная утварь: ручной жернов, большой глиняный горшок, поодаль лежали дрова. Над одним из рундуков висела волчья шкура и топор.

За столом сидели трое: полнотелая румяная женщина и двое мужчин. Их речь была совершенно не похожа на современную. Хоть Ефросинья и знала старорусский, но понять смысл беглого разговора без расшифровки археолингвиста было крайне сложно.

Мужчины что-то очень эмоционально обсуждали, женщина сидела молча, скрестив руки на груди. Ефросинья подошла ближе, стараясь запечатлеть элементы одежды и внешний вид аборигенов. На столе стояла крынка, наполненная до краев чем-то мутным.

Один из спорящих с окладистой тёмно-русой бородой, закрывавшей пол-лица, как раз закончил свою взволнованную речь и отпил из крынки несколько глотков. После вопросительно посмотрел на присутствующих. Негромко заговорила женщина, её голос, твердый, уверенный, напоминал широкую реку, которая только с виду кажется спокойной и безопасной. Ефросинья против воли заслушалась. Её знаний языка хватило на то, чтобы понять: кого-то отправят в лес, и, если на этот раз ничего не получится, значит боги оставили жителей деревни, и надо будет собирать сход и решать, как быть дальше. Все согласились, после чего женщина зычно крикнула в «окошко»:

— Ретка!

Через несколько минут послышалось шлёпанье босых ног, и в избу вошла малышка на вид лет тринадцати, в простенькой долгополой рубахе, опоясанной тканым шнурком. В её косу не было вплетено ни височных колец, ни цветных лент, однако на шее висела верёвочка с тремя цветными бусинами. Девчушка резво поклонилась и поздоровалась с каждым из присутствующих. Дальше из их разговора Ефросинья уловила, что в лес идти предстоит именно этой крохе. Однако испуганной или опечаленной девочка не выглядела. Кивнула и умчалась. Ефросинья пошла за ней вслед. Избу она осмотрела, и делать ей тут уже было нечего. Два часа, выделенные на экспедицию, неумолимо таяли.

Ребёнок помчался к одной из землянок. Там у входа в дом сидела на низком чурбачке молодая женщина. Рядом, переминаясь с ноги на ногу, стояла длиннорогая коза. Женщина протерла вымя влажным, скрученным наподобие мочалки пучком льна, смазала жиром из маленького горшочка и принялась доить, сцеживая молоко в небольшую кадку. Малышка пересказала матери свой разговор в большом доме. Женщина задумалась, кивнула и ответила:

— Воды наноси, после идти готовься.

Девочка радостно взвизгнула, схватила деревянное ведро и умчалась к колодцу, стоящему посередине деревни. Ефросинья обошла это удивительное сооружение по кругу и отправилась искать тех, кто собирался к празднику. Времени оставалось меньше часа, и уже было понятно, что на само действие ей не попасть. Оставалось только смотреть как деревня готовится к самой короткой ночи. Хотя для антрополога это не менее интересно, чем само гуляние.

Недалеко от деревни на берегу реки собрались незамужние девушки. Смешливые, веснушчатые, разного возраста и комплекции, они расплели свои длинные косы, сняли поневы и обереги. Кто-то собирал цветы да травы и плёл венок, кто-то перетирал в ступе ячменные зёрна, кто-то купался в речке, раздевшись донага и усердно орудуя мочалом, обмакивая его в горшочек. Судя по тому, как возникала едва заметная пена, пользовались красавицы настоем мыльнянки.

Отовсюду доносились песни, звучные, многоголосные, полные переливов.

«Надо найти парней, где-то неподалеку должна быть их поляна», — решила Ефросинья, насмотревшись на прихорашивающихся девиц.

В скором времени её взору предстала небольшая лужайка, крайне интересным образом обставленная: посредине свободного пространства расположился вкопанный в землю столб, на вершине которого было закреплено нечто круглой формы, похожее на плетёную крышку, а сверху на этой «крышке» лежал конский череп. Под столбом были собраны ветки и брёвна — заготовка для будущего костра. А у края поляны водрузилась куча мусора: порванные корзины, ветхие тряпки, подметки от обуви, рваные лапти, треснувшие кадки и многое-многое другое.

Браслет противно пикнул. Скоро обратная отправка. Идти дальше не было смысла. Историк села поудобнее на землю и принялась смотреть. Парни гоготали, беззлобно задирая друг друга. То там, то тут вспыхивали и затихали потешные бои. Всё это было настолько дико, нелепо и не похоже на её привычный мир, что женщине только и оставалось удивленно пожимать плечами.

Вдруг на полянке появились девушки. Чистенькие, свеженькие, румяные. Но ребята, еще минуту назад галдевшие в предвкушении скорой встречи, оказались совершенно им не рады. Ефросинья нахмурилась. «Что у них происходит?» — в недоумении подумала она.