Судя по синеве, тотальное угнетение сердечной деятельности. Да, вот миокард сокращается как бы вразнобой, нехотя, мышечные волокна подергиваются слабо. Так, причину искать буду потом, сейчас восстанавливаю сердечную деятельность. Воздействие тут должно идти по капельке, чтобы не сорвать миокард в дефибрилляцию. Постепенно ритм восстанавливается до нормального, но очень слабого. У меня подкашиваются ноги, слишком сразу много вбухала магии, сейчас откат будет.

Вита, молодец, подталкивает ко мне высокий стул на колесиках. Опускаюсь на него, не отрывая ладони от ребенка. Стоит оторвать хоть одну ладонь от малыша, как сокращения миокарда начинают затухать. Что за черт? Напрягаю внутренне зрение. Среди мышечной ткани на моем внутреннем визоре вижу черные ниточки. Это, похоже, нервы. Частично они розовые, но их мало, много черных. Отравлена иннервация миокарда? То есть нечему проводить импульсы для сокращения мышцы? Похоже на то. Надо выводить токсин, иначе все бесполезно. И я начала медленно, буквально по миллиметру очищать эту черноту.

Дыхание ребенка стало выравниваться, страшная синева отступала. Сколько прошло времени — не знаю. Затекли и болели руки, я же держала их на весу, болела спина, как будто в позвоночник вбили по длине металлический штырь. Замёрзли босые ноги. Во рту явно ощущался металлический привкус — то ли губу прикусила, то ли так магическое истощение сказывается.

Наконец со стоном потихоньку отрываю одну ладонь от грудной клетки ребенка. Сердце продолжает работать в правильном ритме, но для контроля надо бы ЭКГ снять. Губки ребенка ещё бледненькие, но не синие. Киваю Вите в сторону кардиографа. Она понятливо подносит его поближе, помогает цеплять электроды и присоски к тельцу малыша, включаю. На медленно ползущей ленте правильный ритм, без отклонений. Все, выдыхаю.

Теперь хорошо бы чего — нибудь кардиостимулирующее, витамины, промыть почки. Подцепляю внутривенный катетер на крошечную ручку. Капаем, капаем… Гоню от себя самую страшную мысль, но она упорно возвращается — надо бы проверить мозговую деятельность. Неизвестно, сколько ребенок пробыл в состоянии клинической смерти. Энцелографа у меня нет, буду лезть в мозги ментально.

Зажмуриваю глаза, замираю. Ребенок спит. И снится ему его деревянная лошадка, которая скачет по зелёному лугу. Сон даже цветной. Слава всем Богам, какие есть! Мозг не поврежден. А сам яд сейчас найдем. В желудке остатки молока и печенья, которые ребенок съел перед сном. Яд был добавлен в молоко.

Какое редкое и избирательное действие у токсина! Он действует только на нервы миокарда, блокируя работу. Сердце постепенно останавливается и человек умирает. В этом мире спасения от такого яда нет. Где его только взяли?

Пытаюсь сползти со стула, ноги плохо держат, подгибаются. Кто — то подхватывает меня сзади на руки, несёт к кушетке, укладывает. Поворачиваю голову — Коля. От всегдашней дурашливости не осталось и следа, непривычно серьёзен.

— Аня, тебе надо наверх, ты выгоришь. — Коля показывает головой куда — то вверх, я догадываюсь, что он имеет в виду. Мне надо к Душе дома. Зарядиться, как батарейке. Но как оставить ребенка? Нет, подожду, сейчас докапает, оставлю Виту присмотреть, как будет мочиться малыш и тогда пусть Коля меня унесет. Сама не дойду.

— Вита, достань подгузник, надень на ребенка и укрой его одеялом, не надо его переохлаждать.

Язык едва ворочался, и мысли были сонные. Но и тут мне не дали покоя. В такие медленные, сонные мысли ворвался голос короля:

— Анна, что с моим сыном? Вы помогли нам?

Слышу сердитый Колькин голос безо всякого почтения:

— Ребенок уже просто спит. А вот Анне совсем плохо, она выложилась вся полностью, даже от жизненных сил своих зацепила. Ей немедленно нужно уйти отсюда. Вита, посиди с ребенком.

В борьбе со сном победил сон. Нет, я чувствовала, что меня несли, сгружали на какую — то твердую поверхность, укутывали одеялом, но сил не было даже «мяу» сказать.

Очнулась я резко, как будто подброшенная неведомой силой. Глаза распахнулись, тело как будто само распрямилось и село на узенькой скамеечке, стоявшей возле постамента со светящимся столбом Души дома. Усталости, сонливости как не бывало. Пока я пыталась судорожно собрать мысли в кучу, в голове как будто прозвучал мягкий женский голос. Но я бы не стала утверждать, что это на самом деле, может, что и чудится такое:

— Анна, сил для работы у тебя сейчас хватит, извини, что не дала ещё отдохнуть. Но тебе надо идти, тебя ждут. Ребенку нужна твоя помощь.

Хорошо, потом подумаю, чудится или нет. Ногами двигать могу, мыслю вроде адекватно, значит, могу идти. Пошарила ногой, тапок нет. Пойду так. Хотя, их я, кажется, потеряла ещё на лестнице, когда бежала. Босиком идти было неудобно, но времени ходить переодеваться, не было. Двинулась в процедурный кабинет. В доме было тихо, значит, все ещё терпимо. Интересно, сколько я проспала, за окнами холла темно, значит, ночь ещё. Король пришел к нам в двенадцатом часу, минимум я работала с ребенком часа три, значит, восстанавливалась я не более двух часов. Мало, конечно, но делать нечего, иду.

В процедурной горел свет, на процедурном столе, укрытый одеялом, лежал ребенок. На кушетке рядом с ребенком, сидела королева, по-прежнему простоволосая, в ночной сорочке, босиком, на одной ступне видны следы крови. Порезалась и не заметила? В кабинете было прохладно, но так и положено — в процедурных, манипуляционных, операционных, перевязочных по СанПину положено не выше + 18* С. От холода Элиана съежилась в комочек, но не отходила от ребенка.

Я тихонько позвала:

— Никей, — была уверена, что не спит и услышит меня.