Малко, мягко улыбаясь, положил на стол двадцатидолларовую бумажку.

– Кажется, вы видели его. Расскажите какие-нибудь подробности...

Журналист резко выпрямился.

– Да-да. Он был уже мертв, когда я его увидел...

– Пуля пробила грудь навылет?

– Да, конечно, да...

– Он лежал, распростертый, в комнате на втором этаже?

– Да, да...

Баррига, казалось, был в восторге.

– И он оставил записку?

– Да-да, письмо.

– Вы его хорошо рассмотрели и узнали, не правда ли?

Эстебан Баррига с готовностью согласился:

– Да-да, сразу узнал.

Малко несколько секунд помолчал. Утомившись от столь долгого усилия, боливиец вытирал со лба пот, заговорщицки улыбаясь. Малко поймал его взгляд и ласково спросил:

– Тогда почему же вы написали, что Клаус Хейнкель стрелял себе в рот, что труп находился в холле виллы и был опознан врачом, а вы никогда его раньше не видели?

Эстебан Баррига окаменел. Часто-часто замигали его глаза за стеклами очков. Губы шевелились, но не могли издать ни единого звука. С испуганным и умоляющим видом он смотрел то на Малко, то на Лукресию.

– Кто... кто вы? – спросил он. Малко не ответил. Он схватил боливийца за ворот куртки и, притянув его к себе, с угрозой приказал: – Говорите правду!

Шум их разговора перекрывало стрекотанье бесчисленных пишущих машинок. Журналист еле слышно признался:

– Я... я не видел трупа, он уже был в гробу. Но мне рассказали, как все случилось.

– Кто?

– Майор...

Внезапно он умолк, и взгляд его остановился на ком-то, кто находился за спиной Малко. Тот оглянулся. Худой и длинный субъект с орлиным носом слушал их беседу, стоя на пороге.

Эстебан Баррига мгновенно вырвался:

– Извините, сеньор, я занят.

Он выскочил стремительно, как кролик, и исчез в недрах редакции. Забыв при этом на столе двадцатидолларовую бумажку. Малко понял, что продолжать бесполезно.

Сделав знак Лукресии, он вышел из кабинетика, сопровождаемый инквизиторским взглядом тощего субъекта, Они вновь очутились на темной, зловонной лестнице. Обстоятельства «смерти» Клауса Хейнкеля становились все загадочнее. Лукресия была крайне заинтригована.

– Почему ты задавал ему все эти вопросы? Малко не успел ответить. Сзади послышались шаги. Он обернулся. Эстебан Баррига спешил за ними на своих коротеньких ножках. Он догнал Малко на площадке.

– Не надо никому ничего говорить, – попросил он, задыхаясь. – Ничего, совсем ничего.

Он повторил это по-испански: «nada, nada». Жирное личико его покрылось потом, страх буквально выходил у него через поры. Это был животный, органический страх, который, казалось, распространял еще худшее зловоние, чем блевотина на лестнице.

– Что не надо говорить? – спросил Малко. Боливиец еще больше понизил голос.

– То, что я вам рассказал... Что я не видел сеньора Хейнкеля... Умоляю вас.

Малко сделал вид, что не понимает.

– Да какое значение все это имеет? Ведь это был он, не так ли?

– Конечно же! – горячо воскликнул боливиец. – Он! Могу поклясться головой моей матери.

– Ну вот и прекрасно, – заключил Малко. – До встречи.

Он вырвался от вцепившегося в него журналиста и пошел вниз; ему хотелось скорее очутиться на свежем воздухе. А маленький боливиец перегнулся через перила и продолжал кричать ему вдогонку:

– Это был именно он, сеньор Клаус...

Выйдя из редакции, Малко и Лукресия оказались напротив конной статуи Симона Боливара. Густая толпа текла по Прадо. Официально улица называлась «Авеню 16 июля». Но поскольку после каждой очередной революции название менялось, боливийцы сочли, что проще называть улицу «Прадо». Маршрутные такси, по-местному «труфи», подъезжали и отъезжали одно за другим. Современные здания перемежались старыми домами эпохи колонизации, незаконченными постройками и жалкими лавчонками. Здесь прогуливалось множество девиц в сверхкоротких юбочках, которых провожали голодными взглядами индейцы в пестрых вязаных шапочках.

Малко чувствовал, как растет его беспокойство. Почему так перепугался журналист из «Пресенсии»? Лукресия то и дело заглядывала ему в глаза. Она, казалось, совсем забыла о Джеке Кэмбелле. Никогда бы раньше Малко не поверил, что «гринго» может так легко подружиться с боливийкой. В такси Лукресия без стеснения прижалась коленкой к его ноге. По всему было видно, что он ей нравится. Но его сейчас занимало другое.

– Хотелось бы узнать побольше о смерти этого немца. Кто бы нам мог помочь?

– Может, Хосефа? Она все знает.