Свет! Какой-то странный свет озарял комнату.

Теперь Вудворд видел его наяву. Это не было частью его кошмара, и он сначала подумал, что сновидение вновь зацепило реальность своим багровым крылом. Однако странный свет не исчез вместе с остатками сна; это было настоящее, неровное и мерцающее, красновато-оранжевое свечение. Он взглянул на окно и понял, что свет проникает сквозь щель между ставнями. Утреннее солнце – ах, если б это было утреннее солнце! – никогда еще не светило таким странным манером. А потом он почуял запах и решил, что именно это его и разбудило: горьковатый запах дыма.

Еще не вполне пришедший в себя, судья вылез из постели, чтобы открыть ставни. И тотчас перед ним открылся вид на пожар где-то в районе улицы Правды. В опасной близости от тюрьмы, сразу же подумал он. Хотя горевший дом, скорее всего, находился на другой стороне улицы. Фантасмагорическое свечение выхватывало из темноты толпу зевак, а вихрь доносил до Вудворда треск разрушаемых огнем конструкций и многоголосые крики, в которых ощущалось больше гнева, нежели тревоги. Пожар и суматоха, вероятно, начались уже давно, а он все это время спал как убитый. Он зажег свечу в лампе, вышел в коридор и направился к комнате Мэтью.

Но еще до того, как он коснулся двери, изнутри донесся негромкий металлический звук. Засов, догадался Вудворд. Видимо, Мэтью только что его открыл либо задвинул.

Он постучал.

– Мэтью, там пожар, ты в курсе?

Никто не отозвался.

– Мэтью? Открой, пожалуйста!

Тишина.

– Ты, часом, не заболел?

Этот вопрос впору было адресовать самому Вудворду, о чем он и подумал, слыша собственный голос, подобный звуку тупой пилы при попытке разрезать кость.

Мэтью молчал и не открывал дверь. Вудворд взялся было за дверную ручку, но тут же ослабил давление. Это было так не похоже на Мэтью, хотя… молодого человека ждала тюремная камера, что могло сказаться на его настроении и поступках. Но почему он не откликается хотя бы сквозь дверь?

– Мэтью, я иду вниз. Ты не знаешь, Бидвелл проснулся? – Вудворд подождал немного и добавил уже с раздражением: – Неужели так трудно ответить на заданный тебе вопрос?

Но и теперь ответа не последовало.

– Ладно, как хочешь!

Вудворд направился по коридору к лестнице. Это было совсем не похоже на Мэтью. Вот уж в чем его никогда нельзя было упрекнуть, так это в непочтительности. Быть может, он заперся там, глубоко уязвленный, злясь на весь этот мир? Вудворд остановился. Нет, решил он, я буду стучать в дверь, пока он не откроет! Я ее высажу, если потребуется, потому что в таком состоянии ума секретарь будет попросту бесполезен, когда придет время судебных действий. Он уже начал разворачиваться, но не успел завершить это движение.

Внезапно из-за спины Вудворда потянулась чья-то рука и резким ударом выбила у него лампу. При падении свеча погасла. Затем судья был толчком плеча отброшен в сторону, потерял равновесие и с воплем рухнул на пол. В темноте кто-то проскочил мимо него и с топотом умчался вниз по лестнице. Ошеломленный Вудворд не сразу понял, что происходит.

– На помощь! – с опозданием завопил он. – Воры! Воры!

Между тем Мэтью, все еще стоявший на улице Правды, решил вернуться в особняк Бидвелла. Крики и взаимные обвинения не прекращались, но Бидвелл уже сорвал голос и не мог с прежней энергией отвечать сменяющим друг друга оппонентам. Еще одним стимулом к уходу Мэтью стал Сет Хэзелтон, который – пока что молчаливым зрителем, все с той же повязкой на физиономии – замаячил в толпе. Сей же миг в мозгу Мэтью – в этом грешном, нездорово любознательном мозгу – промелькнула мыслишка: а не воспользоваться ли присутствием кузнеца на пожаре, чтобы тем временем обыскать его сарай на предмет другого мешка, где-то там спрятанного? Но он с ходу отверг этот план, посчитав, что своя шкура дороже, и подался назад с намерением тихо удалиться. При этом он наткнулся на кого-то у себя за спиной.

– Эй, полегче на поворотах, дурень! – возопил мужской голос с характерным акцентом лондонских трущоб.

– Прошу прощения, – сказал Мэтью.

Как тут же выяснилось, акцент был далеко не самым разительным свойством данного субъекта. Уловив это нюхом, Мэтью сморщил нос и попятился, оглядывая его с ног до головы.

Перед ним стояла приземистая пузатая жаба – по крайней мере, первое впечатление было именно таким. Вплоть до того, что и кожа субъекта имела желтовато-серый оттенок жабьего брюха, хотя чуть позже Мэтью понял, что это был цвет глубоко въевшейся в тело грязи. На вид ему было слегка за сорок – круглолицый, с венчиком всклокоченных темных волос вокруг плешивой макушки и с седыми прядями в бороде. Его бесформенное одеяние, похоже, состояло из нескольких разнородных тряпок, сшитых вместе какой-то в стельку пьяной портнихой. Этот тип вызвал в Мэтью инстинктивное отвращение, но одна деталь внешности показалась ему интересной: у грязной жабы обнаружились на удивление ясные светло-серые глаза – цвета льда январским утром, – притом что в глубине зрачков горел огонь не менее жаркий, чем в кузнечном горне. Эти необыкновенные глаза глядели на Мэтью из-под спутанных кустистых бровей, по которым не мешало бы пройтись расческе. Внезапно ноздри его широкого, грубо вылепленного носа раздулись, а взгляд устремился к земле.

– Замри, – сказал он Мэтью, что прозвучало как резкая команда, хоть и поданная вполголоса.

Затем он поднял правую руку, в которой обнаружилась довольно длинная палка с острым железным наконечником. Стремительное движение рукой вниз – и человек желтозубо осклабился, поднимая острие к самому лицу Мэтью.

Там, на острие, билась в агонии крупная черная крыса.

– Любят они подбираться к людям, – сообщил он.

Мэтью посмотрел на землю и только теперь заметил темные тени, снующие тут и там меж сапог и ботинок – а порой и босых ног – собравшихся.

– Думают в толчее урвать крохи жратвы.

На его руках были перчатки из оленьей кожи, заляпанные следами предыдущих казней. Свободной рукой он потянул завязки прицепленного к поясу мешка и засунул внутрь острие с трепыхающейся крысой. Потом в мешок нырнула рука, сделала там резкое, вызывающее неприятные ассоциации движение, и острие было извлечено наружу уже без жертвы. Мэтью не мог не заметить, что мешок уже изрядно вздулся – эта крыса была явно не первой с начала охоты. И, судя по шевелению в мешке, еще не все они испустили дух.