– Дядя, нельзя… – начал я. И тут он меня ударил.

Нет, не ударил. Равнодушно стукнул предплечьем в меня, словно толкнул бревном. Никакой боли, только глухой звук. Я упал на снег. И почувствовал удивление. За что?

Мужик сел в машину и уехал.

Во дворе наступила тишина. А я все лежал, оглушенный. "Я спасал природу, а он…" Как же так?

Потом встал, отряхнулся и пошел домой.

– С тобой все хорошо? – спросила мама, выглядывая из кухни. Она что-то варила. – Ты какой-то тихий.

– Да, – сказал я.

Из окна нашей квартиры я увидел пустой двор, черное пятно выхлопа. И целую гору снега, что я накидал, спасая мир.

И неожиданно почувствовал гордость.

Я пытался, но потерпел неудачу. Пусть кто может, сделает лучше.

Дед Гоша рассказывал, как его приезжали снимать с телевидения. Как раз на Золотую свадьбу. В общем-то, снимали их обоих – и деда и бабушку, но бабушка перед камерами превращается в Хозяйку медной горы – замирает, как малахитовая. А вот дед нет. Дед органичный и прекрасно себя чувствует. Правда, на вопросы отвечает только на те, на которые хочет. К тому же он глуховат, так что не факт, что он точно услышал, о чем журналисты его спросили. Но это не важно.

Дед рассказывает: они меня спрашивают, как вам удалось сохранить такую крепкую семью? Сколько лет прошло. А я говорю: жену свою надо любить крепко. И все.

Смеется.

– Любить надо и все. Ясно тебе?

Я говорю: ясно.

– Я бабушку твою встретил – у нее тогда волосы были белые-белые. Красивая девка, – говорит дед. – Косы – толстущие, длинные.

И заканчивает победно:

– Вот за косы я ее и полюбил!

Третий слева, в шикарных носках – дед, крайняя справа, в косынке – бабушка.

Деда уже нет, а бабушке недавно исполнилось 82 года.

Моя печаль – старый цирк.

На самом деле он новый, я знаю, что он новый, только изображает, что старый.

Но это все равно очень грустно.

Мой отец поет по итальянски – высоким чистым тенором, словно никогда не выкурил ни одной сигареты.

Он едет на велосипеде под куполом, по натянутому канату.

На нем – широкий белый клоунский костюм и остроконечная шляпа.

Мой отец играет на скрипке и крутит педали. Он печален, как положено клоуну, и он светел, как печаль по детству и радости, что уносит с собой детство. Он тихонько смеется, потому что ему нравится играть на скрипке и ехать под куполом на одноколесном велосипеде. И то, что он знает, что это похороны, его похороны, все равно не мешает ему получать удовольствие от хорошо сделанной работы. А потом он поет.

Силенцио! – кричит распорядитель.

Силенцио! Questo dovrebbe essere

Un funerale!

Тишина! Это похороны!

Все затихают, и под куполом, в темной пустоте, звучит только его чистый светлый голос.

Сегодня ровно год со дня смерти отца. Прошел год, а я все равно не верю, что его больше нет.

Овчинников Станислав Георгиевич. Стас. Георгич. Папа.

Когда мне было девять лет, я верил, что мой отец никогда не умрет.

Сейчас мне тридцать девять и я знаю. Я точно знаю.

Мой отец бессмертен.

В школе я поставил два спектакля. Они назывались:

"Восстание Спартака" и "Восстание желтых повязок". Как видите, я разрабатывал одну тему.

Автор сценария, режиссер и исполнитель главной роли – я. В остальных ролях одноклассники. В "желтых повязках", кажется, была даже одна женская роль, но кто именно из одноклассниц играл – помню смутно. Помню только, что почему-то это меня волновало.

5 класс. Урок истории, Древний Китай. "Восстание Жёлтых повязок".Желтых повязок у нас не было, мы повязали головы пионерскими галстуками. Вышло неплохо.

Сейчас, думаю, нас приняли бы за команду революционного суши-бара, но тогда мы были по-настоящему круты.

Роль толстого "мандарина" играл Ромик Новичков. Коренастый, живой, с вечно глумливым выражением на круглой физиономии. Идеальное лицо зажравшегося феодального зла.

Помню, он дико кричал, когда восставшие крестьяне "зарезали" его за дверью класса. В этот момент я понял, что смерть за кадром действует гораздо сильнее.

Я играл вождя восстания по имени брат Чжан. На самом деле братьев было трое и они действовали по одиночке, поэтому царские войска разбили их. Но мои братья объединились перед последним сражением. Они осознали свою ошибку, забыли обиды и собирались умереть достойно. К тому моменту силы восставших были обречены, царские войска оттеснили их в болото. "Повязки" были изранены, у них кончились еда и питье. Сейчас я понимаю, что в сущности, тогда я использовал сюжетный ход "Трех поросят" – об единении семьи перед лицом инфернального зла. Но это посредственности повторяют, великие же – крадут.