– Но не зря же говорят: устами младенца глаголет истина.

Тут кот, дремавший на подоконнике, резко вскочил на лапы и повернул морду к окну. За стеклом мелькнула чья-то тень, и мы как по команде снова уставились на дверь. Я встала и пошла навстречу новому гостю.

В сенях я столкнулась с высоким молодым человеком, одетым в толстый тёмно-коричневый свитер. Такого же роста, как и Эдик, только немного шире в плечах, он и лицом немного походил на Эдика. Я догадалась, что это старший сын Аллы.

– Здрасть! Мать тут у вас шарф забыла, меня вот, стало быть, за ним прислала, – пробасил парень.

Инна Николаевна усадила его за стол и попеняла, что бегает по морозу в одном свитере.

– Так ведь близко ж, я и замёрзнуть бы не успел, – объяснил Степан, но перед ним уже стояла чашка с горячим чаем.

– Выпей-ка горяченького, не то простынешь и заболеешь. Матери теперь и без тебя забот хватает.

Степан оказался таким же любителем сладкого, как и его младший брат. Он неторопливо потягивал обжигающий чай, бросая в рот одну конфету за другой. Крёстная с неподдельным интересом расспрашивала его об учёбе. Парень охотно рассказывал в перерывах между двумя соседними конфетами. По всему было видно, что домой он не слишком торопился. Говорить о смерти генерала все избегали.

Выпив три чашки чая и успешно справившись со сладким, Степан нехотя поднялся, взял с дивана пушистый материн шарф и потащился к двери. Когда за ним закрылась дверь, я вернулась в гостиную и увидела Никиту, застывшего перед большой коробкой, в которой одиноко лежала последняя конфета. Подняв на меня глаза, племянник грустно заметил:

– Прикончил. И как это ему плохо не сделалось?

***

На следующий день мы с Инной Николаевной отправились на похороны. С нами увязался и Никита. Не хотелось брать мальчика на кладбище, но племянник заявил, что это самое подходящее место для прогулок человека, которому на каникулах просто некуда себя деть. Сидеть дома ужасно скучно, а похороны – какое ни на есть развлечение. Оставлять его одного в доме мне, правду говоря, тоже не хотелось.

Мы с Никитой уже сидели в машине, а крёстная всё не появлялась. Наверное, никак не могла закрыть дверь: замок иногда заклинивало, особенно, если закрывали наспех. Наконец Никита не выдержал, вылез и отправился на помощь. Но Инна Николаевна уже и сама спешила к воротам.

А с моей «тойотой» поравнялся незнакомец. Около дома крёстной он замедлил шаг, потом совсем остановился и повернулся к калитке как раз в тот момент, когда Инна Николаевна с Никитой выходили.

Это был мужчина лет пятидесяти, приятный, с открытым взглядом умных серых глаз. Несмотря на мороз, он был без шапки, его тёмные волосы слегка серебрились у висков. Из-под лёгкого чёрного пальто безупречного покроя были видны тщательно отутюженные брюки. Инна Николаевна шагнула к нему навстречу, а он протянул ей руку и произнёс приятным баритоном:

– Утро доброе, Инна Николаевна. Как сегодня ваше здоровье?

– Спасибо, Пётр Алексеевич, уже гораздо лучше. Вы ведь к Орловым?

– Конечно, куда ж ещё в такой день, – как-то совсем печально произнёс мужчина. – Пал Степаныч был моим близким другом, вы ведь знаете. Нужно поддержать его вдову. Вы, как я понял, тоже идёте на кладбище?

– Да, и не одна. Знакомьтесь – Ксения, моя крестница, а мальчик, – и Инна показала на Никиту, крутившегося возле машины, – её племянник.

Я приоткрыла дверцу, улыбнулась и кивнула. Никита буркнул что-то неразборчивое.

– Ужасное несчастье, – пробормотала крёстная, возвращаясь к печальной теме. Пётр Алексеевич молча поклонился и направился к генеральскому дому.

– Он очень дружил с генералом. Бывший военный врач и журналист, – пояснила Инна Николаевна, устраиваясь на заднем сиденье.

Не успели мы проехать и пятидесяти метров, как на тропинке, ведущей к дому, возник Юрик. Парень доложил, что ночевал у родителей, а сегодня специально приехал пораньше, чтобы поспеть на похороны. Ещё добавил, что другом генерала, конечно, не был, но на кладбище решил поехать из-за тётушки: вдруг потребуется какая-то помощь.

Молодой человек плюхнулся рядом с Инной Николаевной, и вместе с ним в салон вплыл запах перегара. Было совершенно очевидно, что ночевал он не у родителей, а где-то совсем в другом месте. Вот только зачем приехал с утра пораньше? Насчет похорон явно врёт. Может, с приятелями повздорил? К родителям в таком виде идти он никогда бы не решился, поэтому приехал сюда и попал как раз на похороны. Я скосила глаза в зеркало: со страдальческим выражением на несвежей и небритой физиономии парень упёрся глазами в окно. Небось, голова у него трещит, и он мечтает оказаться в постели в своей комнате на втором этаже тётушкиного дома. Но, ляпнув неосторожно про похороны, отступить он уже не мог.

Мы остановились рядом с большим, но нескладным генеральским домом. Толпа у ворот собралась внушительная. Люди держались скованно и тихо переговаривались между собой. Из дома вынесли лакированный гроб и погрузили в катафалк. Молчание стало ещё заметнее и лишь изредка нарушалось негромкими распоряжениями, которые отдавал тучный мужчина в шубе. Ни плача, ни причитаний слышно не было.

Среди множества незнакомых лиц я знала только Аллу с сыновьями. Да ещё Петра Алексеевича, с которым только что беседовала крёстная. Он поддерживал под руку молодую женщину в блестящей тёмной шубке. На её светлые волосы был кокетливо наброшен чёрный шарф. Похоже, это и была вдова. Пётр помог ей сесть в автобус, за ними последовали Алла и оба её сынка. Люди торопливо рассаживались по машинам. Катафалк пополз по улице между сугробами, мы двинулись следом. Мои пассажиры молчали.