Я отвечала слишком резко.

Я не прислушивалась к твоему мнению.

Я часто была агрессивной и грубой.

И много других «я не то» и «я не это».

Такое ощущение, что груз всех все этих ошибок громоздится у меня на плечах и лежит на груди, как огромные гири. Даже дышать иногда становится тяжело: стоит только подумать о том, как я накричала на тебя или хлопнула дверью, или, чего хуже, ущипнула за руку или ударила по щеке…

В бреду воспоминаний я дохожу до пивного автомата. Он, словно маяк, манит меня через темноту, и я выбираюсь к нему на берег в надежде на спасение. Я на автопилоте изучаю ассортимент, и внезапно всё моё тело пронзает острая боль. У меня подкашиваются ноги, и я хватаюсь за автомат, чтобы не упасть.

Голова начинает кружиться, и передо мной в безумной карусели пролетают картинки – все ссоры, в процессе которых я теряла контроль. Я до сих пор помню каждый раз, когда ярость подкатывала к горлу и сжимала его невидимой рукой с цепкими пальцами. Асфальт исчезает, и я проваливаюсь в воспоминание, которое совсем не хотела вытаскивать из хранилища подсознания.

Ты стоишь в коридоре квартиры моей подруги. Лицо бледное, глаза красные от слёз.

– Пожалуйста, вернись домой, – твой голос приглушен, точно пробивается через толстую стену.

– Не хочу. Я не хочу с тобой больше жить, и видеть тебя – тоже.

– Пожалуйста, – твой голос становится совсем бледным, – вернись, я не хочу тебя терять.

– Нужно было думать раньше. А теперь убирайся отсюда! – я толкаю тебя обеими руками. Ты не сопротивляешься, и тебя отбрасывает к двери.

– Убирайся! Вон!

– Пожалуйста, не делай этого.

Я кричу так громко, что стены начинают трескаться, а с потолка сыпется штукатурка. Весь дом ходит ходуном, мебель проваливается под пол. Паркет между нами раскалывается, образуя огромную трещину в несколько метров шириной. В неё проваливается соседское кресло с верхнего этажа. Последнее, что я вижу – твой печальный взгляд, обращенный ко мне.

Я прихожу в себя на полу перед автоматом. Сегодня толпы вокруг не собралось, к счастью. Но я замечаю на себе взгляды пожилой пары пуделей, стоящей неподалёку.

На ней – лиловое пальто и зелёный шарфик. Аккуратно подстриженные белые ушки украшены заколками в виде розмарина. У него в зубах трубка, из которой валит чёрный дымок. Не могу разобрать, что выражают их взгляды: они мне сочувствуют или осуждают? Забросив в автомат монетку, выбираю щавелевую ипу и исчезаю из поля зрения стареющей четы.

Ноги сами ведут меня в джаз-бар «Забытое сердце». Когда я в него захожу, плотная темнокожая женщина на сцене начинает петь Some of this days – шедевр Софи Такер.

Под строчку You’re gonna be so lonely я бреду к бару за бокалом красного вина. Конечно, мне известна эта песня. Не могло быть иначе: чтобы меня не преследовали воспоминания, даже когда я хочу послушать музыку и отвлечься от них. Эта песня упоминалась в «Тошноте» Сартра, которую ты так любишь. И я помню, что заслушивалась ей тем летом, когда мы сели в поезд, раскалённый ненормально жарким для Северного города солнцем. Воздух в вагоне был настолько горячим, что обжигал лёгкие с каждым вздохом.

Я тогда купила себе пломбир с лунной крошкой, и он за минуту растаял у меня в руках. Мы вместе смеялись над тем, как белая жижа расползается по ладони, капает на коленку, а с неё – на пол. Вот как тогда всё было просто. Сейчас бы я от такого не рассмеялась. Не знаю, что вообще теперь способно меня рассмешить.

Помню, поезд мчался вдоль зелёных деревьев и жёлтых развалин некогда прекрасных домов. Пассажиры сходили с ума от духоты. Одни смеялись нарочито громко, другие плакали как-то особенно печально, а кто-то и вовсе читал вслух Бодлера.

Мы вышли на маленькой станции, взяли две бутылки вина и отправились к заливу. По пути обворовали куст малины, уж больно пышно он торчал из-за чьего-то забора.

Пока ты срывал пухлые ягоды, я пела эту самую песенку, и мой голос увязал в густом горячем воздухе.

When you leave me…

– Извините, – раздаётся у меня над ухом низкий мужской голос, – тут не занято?

Я поворачиваюсь и вижу высокого парня с длинными чёрными волосами и глазами ворона.