– Приедет наш папка, в командировке он, отозвали его, потому как руки у него золотые, специалист он хороший. И ходила Евдокия на станцию долго, в надеже встретить его с какого-нибудь поезда, ходила и в летний зной и зимнее ненастье и в весеннюю распутицу, месила солдатскими сапогами дорожную грязь. Восемь верст туда и восемь обратно. Ходила до тех пор, пока ей соседи не стали тыкать, дескать, хватит ей убиваться по нему и не заслуживает он этого, не стоит он слез твоих, а надо подумать о том, что у нее сын растет, о нем нужно заботиться, он ее надежда и опора в жизни, он ее счастье и будущее. Она соглашалась с соседками, а Степана все одно, не могла забыть. Но время шло и надо было жить и растить сына.

С тех давних пор прошло семнадцать лет. Евдокия с годами, с переживаниями, да с нуждой утратила былую красоту, но по-прежнему в ее лице еще много было обаятельного. А что касается сына, то он вырос, возмужал, над губой у него пробивалась темная полоска усов. Был он высок и не по годам широк в плечах. Многие из местных девчат заглядывались на него и в тайне завидовали его будущей избраннице. А Сергей был замкнут и не разговорчив. Охотно общался только с матерью, с другом Колькой Соловьевым, да со старым колхозным сторожем дедом Спиридоном.

На другом краю села стояла большая хата. В этой хате и жил дед Спиридон со своей внучкой Верой. Мать свою Вера не помнила, она умерла, когда ей было всего два года, а отец уехал на Север на заработки, приезжал три года подряд, привозил отцу деньги, дочке – подарки и не мог нарадоваться на свою маленькую дочурку Верочку. Целые дни он проводил с ней, если не было никаких дел. Отцу все говорил:

– Пап, еще годик и приеду, вот тогда и заживем. Но получилось не так как он предполагал, а совсем иначе. Прибыла к ним на Север партия геологов, вот там и познакомился Михаил с молоденькой медицинской работницей Юлей. И с тех пор они стали встречаться, он понял, что вся жизнь его пойдет поперек его задуманных планов. И в следующий отпуск он уже не приехал домой навестить старого отца и свою маленькую дочурку Верочку. Нельзя сказать, что он не любил ее, не жалел, не скучал. Нет, не так все это. Женился он там и решил, что дочку он заберет немного позже, когда получше привыкнут друг к другу, а когда привыкли, то наступило то время, которое бывает у молодоженов, когда они ждут ребенка, а поле нужно было подождать, чтобы он подрос, а уж когда этот новый человек проявил свой характер, то Юлия наотрез отказала Михаилу, чтобы он забрал к себе дочку. Так и решил Михаил, что будет помогать отцу и дочке и хотел бы изредка навещать их. Приезжал не раз, брал дочку на руки, обнимал, целовал ее, а девочка смотрела на незнакомого дядьку испуганно и удивленно, отталкивалась от него своими ручонками. Он ставил ее на землю и с досадой думал, что она его не узнает. И от этих мыслей внутри у него все корежило, слезы горечи сами текли у него из глаз. Были мысли вообще не возвращаться к Юлии, но там был маленький сын Вовка. Он не виноват вовсе, что у него такая бессердечная мать к другим детям. А девочка быстро привыкла к незнакомому дядьке, потому что он был добрый и ласковый или потому что все-таки что-то осталось от отцовского образа и это что-то постоянно возвращалось к этому доброму незнакомому дядьке. Еще немного времени и они были неразлучными друзьями, но отпуск, как бы этого не хотелось, проходил быстро и скоро нужно было уезжать. От близкой разлуки на душе скребли кошки. Тяжело было расставаться с дорогими и любимыми сердцу людьми, которые нуждались в нем, а он нуждался в них.

– Может останешься, сынок, а?

– Останься, пожалуйста, папулечка! – упрашивала его дочка.

– Не могу, – еде выдавливал из себя он эти слова, – не могу, мои дорогие. Я приеду еще, я обязательно приеду, а пока буду писать.

– Я понимаю, – говорил отец, – поезжай, тебе тоже тяжело, пожалуй, тяжелее, чем нам. Ну а может поднажмем, да и все вместе с Юлей, с Вовкой сюда, а?

– Постараюсь, отец, – говорил Михаил, хотя заранее знал, что даже разговора никакого не состоится. Он уезжал из родного дома с тяжелым сердцем и с тоской, как это бывает во время разлуки. Всю дорогу его мучали мысли: «Почему все так получается? Почему я не могу жить вместе с дочкой, сыном и Юлей? Почему же она такая. Если любит она его, то почему не хочет, чтобы она жила вместе с ними? Значит не любит». Эти мысли тяжелым камнем ложились на его сердце. Скорей бы уж Вера выросла да вышла замуж.

А между тем время шло и выросла Вера Плетнева, закончила восьмилетку и стала работать дояркой на ферме. Долго обучать ее не пришлось, так как этому ремеслу она была обучена давно, еще дома, будучи школьницей. Ее сверстницы после восьмилетки продолжали учеб в районе. Они приезжали на выходной, на каникулы. Они заметно отличались от Веры. Были веселей, беспечней ее. Многие Веру не понимали. Как можно сидеть дома в летние теплые вечера в семнадцать лет. Подруги пытались вызвать ее в клуб на танцы или просто погулять, а она нет – «Некогда мне. Надо постирать, обед сготовить, деду помочь». Любые причины лишь бы остаться дома. Боялась она вечерних гульбищ с песнями, гармонистами, да с парнями ухарями, каких на селе хватало. Боялась, что вдруг к ней подойдет какой-нибудь, да не дай Бог заметит кто, нет уж. Разговоры пойдут. Лицо Веры от этих мыслей загоралось краской. «Успею еще», – решает Вера, – «Да и дед дома один».

Однажды вечером Вера гнала домой корову, коров в стаде уже не оставалось и Вера последняя манила свою Чернушку куском хлеба домой, как вдруг заметила Евдокию Зацепину.

– Здрасте, теть Дусь! Куда это Вы от дому так поздно?

– Да Зорька, будь она не ладна, запропастилась куда-то. Каждый день жди от нее какую-нибудь каверзу. Не видали, Вер, А?

– Не, теть Дусь, не видала. Да придет, куда ей деться-то.

– Придет, знамо дело придет, так ведь доить надо. Увидишь, может около вас будет ходить, ты прибеги скажи, – уже вслед кричала Евдокия.

– Ладно скажу!

Вера пришла домой, приготовила пойло, ополоснула подойник и пошла доить свою Чернушку. Чистым полотенцем протерла вымя, смазала его и ласково приговаривала, поглаживая ее по круглым теплым бокам:

– Ну нагулялась сегодня, хорошая моя, покушала душистой травушки, а молочка много принесла? Много вижу, даже не держится. Сейчас-сейчас я тебя освобожу.

И она начала доить. Тонкие струйки весело и звонко забили о подойник. Ловкие Верины руки от привычной работы быстро наполнили подойник душистым парным молоком Чернушки. Вера определила Чернушку в стойло и пошла разливать молоко по кринкам. Налила одну кринку поменьше и отнесла деду.

– Дедусь, не спишь? На вот попей молочко парное, только подоила.

Дед отложил недоплетенную корзину и с наслаждением припал к кринке. Несколько раз он принимался пить молоко и наконец поставил порожнюю кринку на стол.

– Спасибо, внучка, спасибо, – благодарил дед внучку, едва переводя дыхание. А скажи-ка, Верочка, что это ты с подружками гулять не ходишь, а? Или меня, старика, жалеешь, боишься одного оставить?

Вера смутилась.

– Да так, не хочется. А что? – Вера вопросительно глянула деду в глаза.