«Повезло мне, ножик не шпага, можно попробовать отмахаться. Да очнись ты, убивать сейчас будут, пока ты клювом щелкаешь! Ты что не понимаешь, что тебя сейчас резать будут! О Боже!»

Обращение к Всевышнему помогло — скованность в теле пропала, а попавшая сзади табуретка придала Ивану Антоновичу сил — учили его, когда то этим предметом драться. Крепко схватив ее за сидушку, он направил ножки на капитана, чуть наклонив вниз — так легче перехватить руку противника, нанести удар тычком, или держать врага на удалении.

«Силен бродяга! Глаз выбили, а сознания не потерял и прет вперед как бультерьер. Видимо, велико желание меня освежевать. Главное — не получить клинком в брюхо, в восемнадцатом веке антибиотиков нет, и уровень у медицины пещерный. А мне нужно выжить!»

Капитан набросился, махая стальным «огрызком» — вот только выбранный Никритиным активный способ обороны был надзирателю не знаком. Шаг в сторону, ножки прошли над вытянутой рукой, и тут Иван Антонович резко повернул сидение по кругу. Сломать десницу не удалось, хотя и нанес травму — капитан взвыл, выронил эфес, который звякнул об каменный пол. И тут же бывший следователь перешел в атаку, выбросив вперед ножки, одна из которых воткнулась в разверзнутый криком рот.

Вопль тут же захлебнулся и перешел в протяжный стон — выбитые зубы и кровавые брызги окатили Ивана Антоновича. И вот тут голову захлестнуло страшной волной накатившего бешенства. Тот, «который внутри», вышел из ступора. В глаза плеснуло дикой яростью, и Иван Антонович сам, отчаянно матерясь, бросился в рукопашную схватку.

— Убью, мразота! Ушлепок!

Табурет раскололся от сильного удара об плечо оппонента, и в ход тут же были пущены кулаки. Удар десницей вышел на славу — челюсть офицера хрястнула, морду несостоявшегося убийцы перекосило.

— Получи фашист гранату!

Иван Антонович в бешенстве ударил капитана в пах ногой — тяжелый башмак попал в цель и офицер сразу скрючился от жуткой боли, тут даже плещущийся в крови адреналин не поможет. Жалеть врага никогда нельзя — Никритин начал натурально топтать поверженного надзирателя своими прочными туфлями. Наносил удары по лежащему на полу телу, чуть подпрыгивая, чтобы они стали убийственными.

Однако через минуту опомнился и затравленно огляделся. В глаза бросилась бойница — яркий проем, обжигающий глаза, которые он судорожно прикрыл ладонями. И посмотрел вниз, на большую каменную площадку — в груди тут же защемило.

На дверь привалился всем телом старик — руки лежали на задвинутом засове, под ногою пистолет. В Иване Антоновиче моментально проявился бывший следователь. Беглого осмотра за десять секунд хватило, чтобы понять, что тут произошло.

Видимопоручик Чекин, заходя в каземат последним, просто притворил дверь, или засов чуть «наживил», не засунув в паз полностью. А тогда от сильного встряхивания она могла и раскрыться.

Дальше цепь роковых случайностей. Ивану Михайловичу, после того, как он оглушил и связал надзирателя, нужно было убедиться, что дверь закрыта. Просто подняться по лестнице и тогда бы старик увидел отодвинутый засов. Но он предпочел вначале выпустить его из камеры — беспокоился изрядно за жизнь царя. А когда вернулся на площадку и подал знак, выбросив платок, то тут дверь открылась, и вошел капитан Власьев. Чутье у надзирателя сработало — почуял неладное.

Стычка между ними получилась короткой и яростной — отставной сержант словил пулю в грудь (ранение смертельное, тело мешком сейчас лежит), но успел ударить кистенем в глаз офицера и столкнуть того с лестницы. И уже умирая, задвинул засов на двери, перед охранниками, что прибежали на крик коменданта и подняли тревогу. Но этого хватило, чтобы дать шанс Ивану Антоновичу победить в схватке один на один с покалеченным «вертухаем». Если бы к тому пришли на помощь караульные с ружьями — то итог был бы закономерен, такое произошло уже раз в настоящей истории, в той реальности, где его не было.

«Что же так они ломятся, сердечные, ведь ясно, что им не откроют! Ну и пусть стараются — судя по выстрелам и диким крикам, в цитадели начался бой. Так что ждать осталось недолго».

По доскам сильно колотили, доносилась хриплая ругань — там пытались выбить преграду. Прогремел выстрел, и Никритин с изумлением увидел свинцовые брызги на каменной стене.

Пуля навылет пробила толстые доски!

— Все, капец — они сейчас засов измочалят, и ко мне ворвутся…

Договорить Иван Антонович не успел, из-за двери послышался шум, ругань, крики. Грохнул выстрел и тут же все смолкло. Стук в дверь почти вежливый — так стучат крайне обеспокоенные, взволнованные люди, переживающие за своих близких. Раздался голос, молодой и властный, с командными нотками:

— Государь, вы живы?! Прошу вас ответить! Ребята, ломайте дверь! Топоры сюда!

— Не надо ничего ломать, — буркнул Иван Антонович, — сам открою. Это вы, Василий Яковлевич?

— Я, подпоручик Мирович, ваше императорское величество! Цитадель взята, вы свободны, государь!

— Неправильно рапортуешь, подпоручик Лейб-Кампании! Так сразу ясно, кто ты есть по своему чину! Войдешь сюда один, с тобою пусть пройдет прапорщик Морозов с его людьми.

Иван Антонович отодвинул засов — дверь открылась, и труп отставного сержанта свалился на пол. На площадке столпились солдаты, лица разгоряченные, дыхание хриплое. Впереди офицер без шляпы, но в парике, молодой, в руке зажата окровавленная шпага.