Чернилам Митька, наверно, понравился, потому как три дня они украшали его козлиную морду, и пробегающие мимо него первоклашки все время кричали: "У-у-у-у", хлопая ладошкой по губам и изображая победный клич апачей.

На четвертый день Митька пришел в школу с красной растертой мордой, но уже без чернил. И с этого дня он вырыл (не знаю, где он там у него был закопан) свой томагавк и стал на тропу войны.

На следующий день в моем портфеле оказалась мышь.

Мама мне с собой в школу на перекус клала бутерброды. Я их, конечно, не ела, а по дороге домой скармливала блохастому Тузику, вечно бегающему вокруг школы.

Мышке мамины бутики тоже понравились, потому что пока я, вскочив на соседнюю парту, орала как резаная, усатая гадина спокойно дожевывала докторскую колбасу. И оторвать ее от этого увлекательного процесса смогла только техничка тетя Клава, прибежавшая на крики с грязной тряпкой.

Сильно она мышку испугала, я потом результат мышиного испуга два дня из портфеля вытряхивала. Родителей вызвали в школу и потребовали, чтобы мы сделали дезинсекцию квартиры. Мама долго уверяла, что это какое-то недоразумение, но технички требовали сатисфакции. Еще бы, полдня летали по всем этажам с тряпками за улепетывающим мышонком.

Месть моя была быстрой и жестокой.

На уроке физкультуры мы портфели обычно в своем классе оставляем, а тут меня физрук туда за журналом послал. Митькин портфель лежал на самом видном месте и просто умолял, чтобы я в него залезла, что я без зазрения совести и сделала.

Митька хоть и козел был, но учился хорошо, а следующим уроком был русский язык, и заданное на дом сочинение о том, как я провожу свой день, аккуратным козлиным почерком было записано Митькой в тетрадку.

Первое, что мне бросилось в глаза, была фраза: "Берусь за ранец и иду в школу". За ранец он, понимаешь, берется… Между "за" и "ранец" красиво так вписалась буква "с", а дальше меня поперло: урок стал окурком, учитель — мучителем, а посуду этот гад, оказывается, ставил в мойку, после завтрака, ну, я ему и приписала впереди "по", чтобы не выпендривался. А апофеозом моего писательского таланта стало слово "спать". Приписав снизу палочку к букве "п", получилось слово, которое, настоящие леди не произносили даже в мыслях.

С чувством глубокого удовлетворения я засунула тетрадку обратно в портфель и пошла на физру.

Но мы ведь легких путей не ищем. Тетрадки с сочинением мне показалось мало за погибшего в неравном бою с тряпкой мышонка. А впереди была эстафета.

И Митька бежал… Как он бежал… И палочку мне так тянул, так тянул, что даже не увидел выставленную мной ногу.

Летел он как Ту-134 на посадку, даже шасси успел выбросить. Проскользив пару метров по взлетной полосе и оставляя за собой мокрый след, как улитка, Митька затормозил и в позе гордого орла тюкнулся клювом о землю.

Шнобель у него стал синим сразу, а глаз заплыл к следующему уроку, поэтому козлина и не разглядела в тетрадке полета моей мстительной фантазии.

А завтра у меня был праздник. Митьке поставили двойку за сочинение и вызвали отца в школу. И что характерно, обычно выдержки из сочинений всему классу зачитывают. Ну, чтоб тот, кто особенную хрень написал, испытал всю гамму чувств под дружественный ржач одноклассников и осознал, насколько он туп. А тут училка даже не заикнулась, за что "два" поставила. Родителей к директору — и точка.

И какое же счастливое у меня было лицо, когда, намеренно проходя мимо директорского кабинета, я узрела зареванную Митькину моську с заплывшим глазом.

Лицо меня и выдало. Митька в этот момент, утирая сопли рукавом, случайно повернулся в мою сторону.

А не актриса я. Ну не получилось у меня сделать скорбно-сочувствующее лицо. Меня просто распирало от удовольствия. Козлина злобно прищурилась единственным целым глазом, сложила недостающие пазлики в своих козлиных мозгах и показала мне кулак. На что я гордо показала козлине язык, потому как доказательств у него все равно не было. Но портфель с того дня и Митька, и я все время с собой даже в туалет носили, опасаясь очередной партизанской вылазки.

Митька оказался очень изобретательным, к сожалению. А все почему? Карты в руки ему дала наша классуха, посадив нас за одну парту.

Так вот, пока я, умница-разумница, выписывала на доске красивым каллиграфическим почерком примеры, козлина тихо внедрял свой липко-гнусный план в жизнь. И на этот раз гаденыш притащил из дому суперклей.

В отличие от всяких криволапых, ноги под партой у меня ровно стояли, а не так как у Митьки — лежали на перекладине и вытирались о спину впереди сидящего Стасика.

Вернувшись от доски с пятеркой, я, как и полагается леди, сложила белы рученьки одна на другую на парте и гордо задрала свою светлую головушку, чтоб тупая морда прочувствовала всем своим козлиным нутром, с какими людьми ему выпала честь сидеть. И ноженьки я ровнехонько поставила… Коленочка к коленочке.

Так они и стояли… Ноженьки… Ровненько-ровненько. Потому что эта гнида налила на пол суперклей, и теперь отодрать меня от него можно было только вместе с линолеумом.

Митька, видя, что я дергаюсь, как попавшая в мед муха, ржал как лошадь на переправе. А у меня в голове крутилась только одна мысль: "Теряю я их, теряю… Кедики… Любимые. С белой подошвочкой. Со стразиками и розовыми шнурочками. Останутся они навеки узниками сырых школьных казематов"