— Люди знают, что я стану королём. Знают с самого моего рождения, и их это устраивает.

Некий противный звук, что-то между фырканьем и смешком, вырывается из этого предполагаемого дворянина. Он выглядит так, будто едва сдерживает хохот.

— Что тебя так развеселило? — выпаливаю я.

— Твоя любовь к народу не совсем… взаимна, Артмаэль. В конце концов, что хорошего ты сделал для них?

Хорошего? Медлю с ответом. Ну, я приберёг все великие дела до того времени, как займу трон. И представление об этих делах, наверное, тоже. Я надеюсь, что на меня снизойдёт просветление. Ведь пока что я просто принц. Езжу в город, чтобы развлечься, что можно расценивать как вклад в развитие местных таверн, и это, пускай маленькое начинание, уже заслуживает восхищения. А ещё я забочусь о тех, кто работает во дворце, а ведь они тоже часть моего народа. Или женщины не люди? Я поддерживаю в них любовь к себе и ко мне и помогаю расслабиться, когда они приходят к своему принцу.

— А что сделал ты? — спрашиваю я, предпочитая не вдаваться в подробности на глазах у отца.

— Моя семья процветает за счёт предприятий, которые предлагают достойную работу горожанам. Мы открыли торговлю с соседними странами и тратим много сил и денег на поддержку тех слоёв общества, которые не могут работать и не имеют возможности получать доход. Арельес, моя супруга, всегда посылает им излишки еды с нашей кухни, равно как и тёплую одежду в суровые зимы. Простой народ нас хорошо знает и любит.

Меня ничуть не трогает его речь: довольно очевидно, что пока он расписывает свою любовь к людям, ещё заметнее его любовь к самому себе. Но меня цепляет выражение лица отца, полное гордости за новообретённого сына. Он никогда не смотрел таким взглядом на меня.

Это, должно быть, какая-то шутка.

— Если ты хоть чему-то научился за все эти годы, Артмаэль, то поймёшь, что это самое разумное решение.

Самое разумное решение — отдать моё право по рождению какому-то проходимцу? А с моей стороны разумнее всего будет отойти в сторонку? А ещё что? Может, мне тоже развернуться и подставить задницу…

Что нужно этим простолюдинам? Кого-то, кого можно обожать? Так вот он я. Мне не составит труда стать более уважаемым человеком, чем он. Я могу, например, выйти на улицу и приютить ребёнка. Народ такое любит. Или исцелить от болезни. Или просто спасти девицу в беде. Убить чудовище и отловить всех злодеев, чтобы отдать их под суд…

Улыбаюсь. В историю входят герои. Не благодетели, нет. Ну ладно, они тоже. Но только если у них есть двести кораблей, нагруженных золотом. И только если они тонут по пути. На берегах Ридии до сих пор время от времени находят монеты. Это был тот ещё крах.

— Если для того, чтобы стать королём, нужно завоевать любовь нескольких голодающих, то я тоже так могу.

Наступает одна из таких пауз, когда кажется, слышно даже взмах ресниц.

— Что? — переспрашивает Жак.

Скрещиваю руки, глядя на короля.

— Я стану народным героем, — заявляю ему. — Что ты на это скажешь, пап?

— Что?

— Я же принц. Меня растили умным, сильным и отважным. И, очевидно, что этот шут гороховый может быть сколько угодно богат и щедр, как он утверждает, но он просто-напросто не способен на истинный героизм. Я говорю обо всех тех подвигах, которые могли бы совершить только короли из легенд, о геройских поступках, которые остались в далёком прошлом и не совершаются знатью в наше время, потому что считаются слишком опасными. Я спасу девиц в беде, помогу целым деревням. И тогда мы посмотрим, кого полюбят крестьяне, — поднимаю палец. — Один месяц. Этого достаточно, чтобы доказать всему Сильфосу… нет, всей Маравилье, что я именно тот правитель, который всем нужен.

Тишина продолжается ещё несколько ударов сердца, прежде чем оборваться взрывом смеха. Смеха этого придурка Жака, перегнувшегося через стол и захохотавшего с удвоенной силой. Недовольно кривлюсь, намереваясь сказать, что я вообще-то говорил серьёзно, но слова застревают в горле, когда отец бросает на него ледяной взгляд, от которого Жак мгновенно замолкает. Почти. Его плечи всё ещё содрогаются от сдерживаемого смеха, он прикрывает рот, чтобы подавить истеричный хохот.

— Полагаю, тебе лучше уйти, — говорит ему отец. — Я продолжу этот разговор наедине со своим сыном, Жак. Ступай к своей жене: в её положении ей может понадобиться твоя помощь.

Не знаю, что там у неё за положение, но раз уж оно удостоилось внимания нашего отца, то могу себе представить.

Новоиспечённый престолонаследник (пусть наслаждается, пока может, это не навсегда) отвешивает безупречный поклон, по которому видно его знатное происхождение. Его губы плотно сжаты. Подозреваю, ему не даёт покоя мысль, что он рассердил нашего отца. Возможно, поэтому, чтобы задобрить его, он кланяется мне.

— Брат.

— Для тебя — принц Артмаэль.

Я сверлю его взглядом, пока он не закрывает за собой дверь. Затем фыркаю и разворачиваюсь к отцу.

— Мне не оставили иного выбора, — говорит он, не давая вставить ни слова. — Мне не нужны конфликты в королевстве, а знать легко может выйти из-под контроля, если сочтёт, что их интересы ущемляются или что они могут заполучить больше власти.

— Но если ты запасёшься терпением, — продолжает отец, — я подыщу тебе достойный трон. Это может стать отличной возможностью для нашего королевства: расширим границы и заключим сильные союзы. Принцесса Дионы — молода и очаровательна, как говорит молва. Возможно, это и есть трон, которого ты достоин. Я вырастил тебя и научил всему, что знаю сам, не для того, чтобы оставить с чем-то меньшим, чем процветающее королевство.