И начну я с века XVII-го.

Существует множество свидетельств того, что русские издавна значительно лучше обороняли свои крепости-города, чем бились в поле. Тот же Пётр Петрей пишет: «Хоть москвитяне не особенно храбры и неустрашимы в [открытом] сражении /…/, однако ж они дерзки, хитры, отважны, если осадят их в обозе, в укреплении или в кремле, и прежде испытают всякую нужду, нежели сдадутся на милость неприятелю /…/. У них не легко взять крепость ни пушками, ни огненными ядрами, ни другим употребляемым для того оружием, если только у них есть войско, пища и питьё для необходимого содержания /…/» [21] .

Но даже на фоне этих слов совершенно удивительной – и трагической – предстаёт оборона Смоленска в тяжёлые времена Смуты от войска короля Речи Посполитой Сигизмунда III, которую возглавлял воевода Михаил Борисович Шеин.

А моём эссе об этом страшном и во многом позорном периоде нашей истории я попытался рассказать, насколько разложилось тогда русское государство, до какой низости доходили руководители страны, сколько в ней появилось откровенных негодяев да всяких самозванцев и как страдали от этого простые люди, которые, собственно, и покончили в конце концов со всем этим безобразием. И ещё как пытались воспользоваться в своих интересах беспределом в России наши соседи и прежде всего её извечный соперник – объединённое польско-литовское государство Речь Посполитая. На Руси это называлось «половить рыбку в мутной воде».

Сигизмунд III поначалу, кстати, относился к интригам своих польских подданных в нашей стране довольно осторожно и сам старался напрямую в них не ввязываться. Но вот 28 февраля 1609 года Россия, изнемогавшая от бесчинств самозванцев, поляков и запорожских казаков (их тогда называли черкасами [22] ), заключает со шведским королём Карлом IX так называемый Выборгский трактат. Вообще-то главным в нём было то, что в обмен на военную помощь в борьбе со Смутой царствовавший тогда Василий Шуйский отдавал Швеции часть русских земель на севере страны, но в его тексте – причём в первой же статье – стороны обязались также не подписывать без согласия друг друга мирных договоров с Речью Посполитой [23] . По сути, это означало создание антипольского военного союза, потому что перемирие [24] между Россией и Речью Посполитой, завершившее в своё время Ливонскую войну, формально истекло семнадцать лет назад [25] , а Карл IX с поляками и вовсе в тот момент уже девять лет как воевал.

Надо сказать, что шведский король и Сигизмунд III приходились друг другу близкими родственниками и враждовали по-чёрному. Родителями Сигизмунда был шведский король Юхан III и польская принцесса-католичка [26] , мама оказывала на сына сильнейшее влияние, и тот вырос ярым католиком. Взойдя в возрасте 21 года на польский престол, он через семь лет становится ещё и королём Швеции [27] , но его воинствующие католические убеждения категорически не нравятся местным аристократам-лютеранам, и в конце концов на шведский трон садится его дядя герцог Сёдерманландский, который и воцаряется под именем Карла IX. А обиженный Сигизмунд провоцирует со своим северным соседом войну, начавшуюся в 1600 году [28] .

Король Речи Посполитой Сигизмунд III Ваза (1566–1632)

Так что польский король, узнав о Выборгском трактате, получает удобный повод начать против Шуйского прямые военные действия – тем более что русская государственность находится на грани развала, а Москва с трудом держится против очередного самозванца Лжедмитрия II, который с поляками, литовцами и черкасами стоит лагерем недалеко от города в селе Тушино (за что и был прозван в народе «тушинским вором»). Есть у Сигизмунда и ещё одна причина захватить нашу столицу: ряд влиятельных русских бояр, недовольных Шуйским, подсылают к королю гонцов, которые тайно ему сообщают, что готовы своего царя свергнуть и на его место посадить сына Сигизмунда 14-летнего королевича Владислава [29] . Только король втихаря рассчитывает сесть на русский престол сам.

И вот 2 октября 1609 года [30] он лично появляется под стенами Смоленска [31] . В его распоряжении не менее 8.000 [32] (по другим данным – 12,5 тысяч [33] ) человек – собственные подданные (поляки, литовцы и венгры), а также иностранные наёмники – немцы, шотландцы, французы и т. д.

Следует сказать, что для защитников города и его воеводы Шеина всё это неожиданностью не было. Михаил Борисович был военачальником опытным и к тому времени уже как минимум одиннадцать лет находился на военной службе. Год его рождения неизвестен, но мы знаем, что его отец во время Ливонской войны возглавлял в 1579 году героическую оборону крепости Сокол [34] (недалеко от нынешней белорусской деревни Соколище в Витебской области [35] ) от войск Стефана Батория. Врагу удалось захватить её, только перебив практически всех защитников. (Я упоминаю об этом в первой части своей книги, в эссе «Иван IV и его войны».) Погиб и воевода Борис Шеин. Его же сын в 1598 году, то есть в возрасте не менее 19 лет, принимает участие в походе Бориса Годунова против крымского хана, служа у царя рындой, то есть оруженосцем, и отвечая за «второй саадак», то есть за запасной лук и колчан со стрелами [36] . В 1604 году он назначается воеводой в Мценск – крепость в Тульской земле, а на следующий год получает настоящее боевое крещение в сражении с войском Лжедмитрия Первого при селе Добрыничи [37] , закончившегося поражением самозванца [38] . Сражался Михаил Шеин в этом бою храбро, спас от смерти главного воеводу Фёдора Мстиславского (через шесть лет тот по иронии судьбы возглавит недоброй памяти семибоярщину [39] ) и за это удостоился чести привезти Борису Годунову победное известие, за что получил от царя чин окольничего [40] – второго по важности придворного звания после боярина [41] .

Почти сразу же следует новое назначение – воеводой в Новгород-Северский. Эта крепость стояла на западной границе нашего государства, и Шеин немедленно оказывается в водовороте бурных политических событий. В 1605 году царь внезапно умирает, самозванец начинает быстро набирать силу, и бояре один за другим «целуют ему крест», то есть клянутся в верности. Но Михаил Борисович признавать Лжедмитрия I не спешит и делает это одним из последних, за что тот был на него «сердит» [42] . Здесь впервые проявляется принципиальный характер этого твёрдого человека, отличавшегося верностью своей присяге, и это качество он продемонстрирует ещё не раз.

В отличие от многих русских военачальников того времени, Шеин имел прекрасную разведку, так что о предстоящем приходе Сигизмунда III он знал заранее и хорошо к нему подготовился. Справедливости ради следует сказать, что при Борисе Годунове Смоленск стал одной из самых грозных крепостей России. Строительством руководил русский зодчий Фёдор Савельевич Конь – автор укреплений Белого города Москвы (сегодня в центре Смоленска ему стоит памятник) [43] . Работы начались ещё при предшественнике Бориса царе Фёдоре Иоанновиче и продолжались семь лет, с 1595 по 1602 год [44] . В результате город оказался окружённым мощной каменной стеной общей протяжённостью около 6,5 километров (только в Константинополе она была длиннее [45] !), толщиной порядка 5 метров [46] и высотой, местами доходящей до четырнадцати [47] (по другим данным – до девятнадцати [48] ) метров. Современники утверждали, что сверху по стенам могла проехать тройка лошадей [49] . Но это было ещё не всё. Внутри стен были устроены проходы, по которым защитники могли передвигаться от башни к башне (всего таких башен насчитывалось сорок [50] ), бой с противником можно было вести из-за стен сразу с трёх уровней – через амбразуры на земле, в которых устанавливалась артиллерия; сквозь такие же амбразуры повыше, примерно на одинаковом расстоянии от земли и от вершины стен, куда можно было подняться по специальным деревянным мосткам, а также затащить туда те же пушки; и сверху, под защитой зубцов. Все орудия стояли под деревянными навесами – чтобы не ржавели от дождя да снега. В дополнение ко всему Фёдор Конь там, где посчитал нужным, обнёс снаружи городские стены валом и рвом, заполнив его водой. А под стенами провёл «слухи» – подземные ходы, при помощи которых защитники могли контролировать, не ведутся ли где подкопы под городские укрепления. На стенах и башнях стояли 170 пушек [51] . Так что «объект» в распоряжении Михаила Борисовича был первоклассный.