– Противогаз, – сказал мистер Гаскинс, поднимая эту штуку и держа на расстоянии вытянутой руки, словно Гамлет череп Йорика. – Во время войны здесь был пост парней из противовоздушной обороны и противопожарных сторожей. Я и сам провел тут немало ночей. В одиночестве. Странные вещи мне доводилось видеть.

Он полностью завладел моим вниманием.

– Например?

– О, знаете ли… загадочные огоньки, плавающие по церковному кладбищу, и всякое такое.

Он что, пытается напугать меня?

– Вы меня дурите, мистер Гаскинс.

– Может, да, мисс… а может, и нет.

Я схватила жуткую пучеглазую маску и натянула ее себе на голову. Она пахла резиной и застарелым потом.

– Смотрите, я осьминог! – сказала я, размахивая щупальцами. Искаженные маской, мои слова звучали как-то вроде: «Шмотрите, я ошминок!»

Мистер Гаскинс стащил эту штуковину с моего лица и бросил обратно в сундук.

– Дети умирали, играя с этими штуками, – сказал он. – Задыхались до смерти. Это не игрушка.

Он опустил крышку сундука и, защелкнув медный замок, убрал ключ в карман.

– Вы забыли веревку, – напомнила я.

Бросив на меня взгляд, который, я полагаю, называется прищуренным, он откопал в кармане ключ, открыл замок и достал веревку из сундука.

– И что теперь? – поинтересовалась я, стараясь выглядеть нетерпеливой.

– Лучше вам пойти и заняться своими делами, мисс, – сказал он. – У нас есть работа, и нам не надо, чтобы такие, как вы, путались у нас под ногами.

Что ж!

Обычно тот, кто позволил себе сказать мне что-то подобное в лицо, занял бы верхнюю строчку в моем списке жертв стрихнина. Пара кристаллов в тарелку с обедом – вероятно, смешанных с горчицей на сэндвиче, которая ловко скроет и вкус, и текстуру…

Но постойте! Ведь он же сказал «мы»? Кто эти «мы»?

Бывая в церкви, я знала, что мистер Гаскинс обычно работает в одиночестве. Он зовет помощника, только когда надо поднять что-то тяжелое, например, передвинуть упавшую могильную плиту из тех, что потяжелее, или похоронить кого-то, кто…

– Святой Танкред! – воскликнула я и бросилась к двери.

– Постойте! – запротестовал мистер Гаскинс. – Не ходите туда!

Но его голос позади был уже почти не слышен, когда я с грохотом неслась вниз по винтовой лестнице.

Святой Танкред! Они открывают могилу Святого Танкреда в усыпальнице и не хотят, чтобы я встревала. Вот почему викарий так резко сменил тему. Поскольку он отправил меня прямо к мистеру Гаскинсу в башню, это не имело никакого смысла, но у него вряд ли было время поразмыслить.

Цветочные корзины, однако! Где-то внизу они уже открывают могилу Святого Танкреда!

Когда я выбежала в вестибюль, там никого не было. Викарий и беловолосый незнакомец исчезли.

Слева от меня был вход в крипту, тяжелая деревянная дверь в готическом стиле, ее изогнутые очертания напоминали неодобрительно выгнутую бровь. Я толкнула ее и тихо пошла вниз по ступенькам.

У подножия лестницы вереница маленьких голых электрических лампочек, временно подвешенных под низким потолком, вела к передней части церкви, и в их неверном желтоватом свете окружающее пространство казалось только темнее.

Я была здесь однажды, играла в прятки с девочками-скаутами Святого Танкреда. Было это, разумеется, до моего бесславного изгнания из их рядов. Тем не менее даже спустя столько времени я не могла не вспоминать Делорму Хиггинсон и то, как много времени потребовалось, чтобы заставить ее замолчать и перестать пускать пену изо рта.

Передо мной во мраке таилась припавшая к земле груда металлолома, служившая в церкви печкой.

Я неловко обошла ее по кругу, не желая поворачиваться к этой штуке спиной.

Изготовленное на предприятии «Дикон и Бромвель» в 1851 году и продемонстрированное на Великой выставке, это знаменитое своей непредсказуемостью чудовище обитает в потрохах Святого Танкреда, напоминая гигантского кальмара, атаковавшего подводную лодку капитана Немо «Наутилус» в «20 000 лье под водой», жестяные щупальца его труб простираются во всех направлениях, а два круглых слюдяных окошка в дверце из кованого железа светятся, будто пара диких злобных глаз.

Дик Плюз, деревенский сантехник, годами питал к зверю то, что викарий именовал «сердечной привязанностью», но даже я знала, что это печальный оптимизм. Дик боялся эту штуковину, и все в Бишоп-Лейси об этом знали.