Приятной неожиданностью оказалось, что вся компания разделяет одинаковые политические взгляды, а ведь могло быть иначе. Проводил я как-то уик-энд на форпосте пограничной полиции в городе Хевроне, и один из моих фельдшеров был активистом крайне левой партии «Мерец», а другой – махровым правым экстремистом, почитателем покойных уже к тому времени рава Кахане и Баруха Гольдштейна. Политические разногласия не мешали им тянуть упряжку вместе, но вот по ночам они забирались на второй этаж нар и с пеной у рта решали судьбы Израиля часами… Еще одна ночь – и я бы порешил их обоих… но тут меня перебросили еще куда-то, и все обошлось.

На сей раз мы все, обитающие в медицинской палатке, оказались умеренно левыми; все мы в свое время голосовали за Рабина и потом – против Нетаньяху, все понимали ультимативную тщету военных операций, что не мешало нам тоже всем вместе испытывать не очень рациональное, но искреннее желание размазать всех их по стенке…

В первый день вся компания собралась только к вечеру. Амбуланса нам никакого не дали, но часам к двум ночи вывели со складов военного времени полуторку времен вьетнамской войны, с брезентовой кабиной, и велели получать имущество и грузиться, чем мы и занимались следующие три часа. Медицинское оборудование оказалось вполне современным, электрифицированным, но выяснилось, что склады с аккумуляторами и батарейками откроют только послезавтра, что меня не удивило… привезенные из дома батарейки пошли в наиболее необходимые приборы… по крайней мере, готов ко всяким неотложностям.

Порадовался на собственную предусмотрительность уже на следующий день, когда сразу после приезда в лагерь пришлось мне реанимировать прямо на дороге проезжего селянина, у которого развился жесточайший приступ астмы, а скорая из Афулы еще была в пути. Правда, заодно я выяснил, что один из моих фельдшеров не умеет пользоваться обычным шприцем.

Остаток первой ночи я провел в комфорте заднего сиденья собственной «шкоды», припаркованной в зарослях чахлой верблюжьей колючки на задах штаба дивизии, а утром нам нашли шофера, полуторка, на удивление, завелась, и выяснилось, что она все-таки едет, правда содрогаясь всем телом и скрежеща, как танковая колонна, и даже может развивать километров сорок по шоссе, и мы отправились с базы в Южном Израиле к театру будущих военных действий в Северном.

В конце второго дня мы таки разместились в большой медицинской палатке, разложили имущество, и тут проснулся голод. Кухня, естественно, еще не работала; я стал мучительно соображать, как бы воссоединиться со своими котлетами, не оскорбив религиозных чувств сослуживцев (напоминаю, что дело было на Пасху). Но тут мои фельдшера, кондовые израильтяне, дружно полезли в рюкзаки и стали доставать колбасу, хлеб и прочую снедь, ароматы которой не оставляли никаких сомнений в степени ее кошерности… Кроме того, в процессе первоначальной экипировки со склада была сперта большая жестянка с чудными ржаными крекерами, запрещенными к употреблению на Пасху; она долго украшала центр нашей палатки, и все люди, ищущие синагогу и по ошибке заглядывавшие к нам, пеняли нам за несоблюдение, что, впрочем, не испортило нашего аппетита.

Обычно мобилизация резервистов – процесс очень болезненный, и для врача тоже. В день призыва стоит в очереди у медпункта толпа мужиков, вооруженных письмами от своего домашнего врача и результатами рентгенологических и всяких других умных исследований, подтверждающих медицинскую неспособность сержанта М. или младшего лейтенанта Ш. оставить на три недели семью и неотложные дела. С другой стороны наседают встревоженные командиры, доводящие до моего сведения, что у них шоферов, поваров и стрелков и так не хватает, и не верьте, док, этим симулянтам. Обычно к концу дня у меня уже сводило скулы от непрерывной демонстрации своего звериного оскала как тем, так и другим.

В мирные времена на учения или на рутинную службу посылают повестки гораздо большему числу резервистов, чем надо, поскольку понятно, что много народу таки отбрыкается. Весной 2002-го сделали так же и промахнулись – пришли и прилетели из-за границы все. Арафат сделал все от него зависящее для максимального остервенения израильской нации. Впрочем, ситуация, когда при повышении концентрации пороха в воздухе выше критической самолеты еще летающих в Тель-Авив авиакомпаний везут в основном детей к бабушке в деревню в Брюссель или Лос-Анджелес в одну сторону и резервистов и волонтеров – в другую, вполне характерна.

Так что я, несколько выбитый из колеи отсутствием очереди за брезентовой дверью своего импровизированного кабинета, с легкой душой поддался столь присущему каждому врачу гуманизму.

Первый из пациентов, мужик лет под сорок, получил повестку, будучи в Нью-Йорке. Он все бросает, прыгает в самолет, и тут-то у него вступает в когда-то поврежденную спину по полной программе. В обычное время он бы положил бы на всех с прибором и залег дома или даже в больнице, но тут дело другое, десантника какая-то спина не остановит… В общем, налопался он болеутоляющих, дополз до сборного пункта, предъявился; там ему: «А что ты такой кривой?» А он: «Вот спина, блин…» А ему: «Ничего, братан, езжай в свою часть, там тебе дадут ортопедический матрац».

Рассказывал он, держась за центральный столб палатки, поскольку сесть не мог из-за боли, а мы слушали, сидя на продавленных до земли раскладушках, которых на всех все равно не хватало, и на бывших снарядных ящиках. В этом месте рассказа, про матрац, все присутствующие рухнули и бились в корчах некоторое время, а пациент смущенно улыбался, поскольку все попытки смеха пренеприятнейше отдавались в левой ноге. Отсмеявшись и обретя вновь способность держать ручку, я отправил его домой, но с тех пор, когда вспоминаю эту историю в израильской компании, реакция публики та же самая.