Папа был без сознания, когда его принесли. И только в постели, он пришёл в себя и застонал. Я бросилась к нему. Целуя руку, плакала.

Мисс Луиза тоже упала на колени перед любовником, взяв в свои ладони его вторую руку, но слез у неё на щеках я не видела. Хотя в глазах было сострадание. Она его так не любила, как я. Женщины её профессии редко позволяют себе любить. Похоже, мисс Луиза обожглась, и её сердце было глухо к таким чувствам, как любовь.

Одна леди Джейн стояла неподвижно. После визита врача она ушла и больше не заходила в спальню умирающего супруга. Хозяйка вершила скорый и ужасный суд. Виновным в смерти господина был признан старый раб-конюх. Якобы он из ненависти к масе надрезал подпруги. Мистер Льюис засек до смерти несчастного старика.

Я вступилась за него, назвав обвинения абсурдными. Этот раб знал папу ещё младенцем. Он любил своего господина и племянника. Конюх приходился сыном деду Эдмунда.

Но мачеха, как полноправная хозяйка, уже распоряжалась на плантации. Вещи отца, в которых он был, она лично обыскала. Все бумаги забрала, послав за Кристофером. Тот приехал быстро. Развалившись в гостиной в любимом отцовском кресле и попивая дорогое вино из подвала, ждал, когда станет полноправным хозяином. Он даже не потрудился зайти к отцу и попросить у него прощение за недостойное поведение.

Приехали Гарри с Изабель. Её к отцу не пустили, сказав, что надо поберечь себя ради ребёнка. Она, сев у дверей спальни, тихо плакала.

Только я была с ним. Я ухаживала за отцом, стараясь облегчить его боль, давала, оставленные доктором опиумные капли. Их не хватило, и мисс Луиза дала свои.

Эдмунд Дарлингтон бредил, зовя мою мать. Он-то истошно кричал: «Мэг», то жалобно плакал, повторяя: «За что, Мэг?». Он мучился пять дней, больше на целые три дня, что предрекал доктор. На пятый день он пришёл в себя и у него был на редкость ясный разум, после опиумных капель и полубреда.

Мы были одни в спальне. Отца уже похоронили. Они только ждали, когда смогут официально поместить его в семейный склеп. Лишь мисс Луиза забегала, чтобы дать мне возможность умыться и выпить воды. В тот вечер она не пришла. Я узнала причину задержки. Мой брат заплатил ей за любовь из денег отца, которые он нашёл в шкатулке в кабинете. Я не могу её винить или осуждать. Мой отец уже не мог ей платить, и в его доме куртизанку больше не потерпят. Ей придётся вернуться в Сент-Огастин. Где, скорее всего, она снова будет продавать себя.

В любом случае мне повезло проститься с отцом наедине без посторонних лиц.

Папа тихо позвал меня. Он ощущал в полумраке спальни моё присутствие. Я поднялась с кресла и подошла ближе к нему.

– Папа, – присаживаясь на край постели, сказала я, – милый мой, папа. Я здесь. Рядом с тобой.

Шептала я, целуя его уже холодеющую руку. Он сжал мои пальцы и посмотрел с печалью в глазах.

– Девочка моя, Лили. Дитя моё. Моя радость. Ты дитя любви, чтобы не говорили все эти лицемеры и стервятники, запомни. Я любил твою мать. Любил так сильно, что дал ей свободу.

Это было неожиданной новостью для меня. Я долгое время считала себя дочерью рабыни, а моя мать, оказывается, была свободной.

– Ты похожа на неё. Те же глаза, смотрящие на мир с интересом. Когда я впервые увидел её на плантации, то уже не смог не думать о ней,– он замолчал, пытаясь перевести дух. Слова давались отцу с трудом. – Два года назад я признал тебя, Лили. По всем бумагам ты моя дочь. В качестве приданого я оставил тебе плантацию табака под Сент-Огастином.

– Папа, я прошу, побереги силы, – плакала я, видя, как он, превозмогая боль и усталость, пытается говорить. Он тяжело вздохнул. Глаза заблестели от слез в тусклых огоньках свечи на прикроватном столике.

– Мне уже не силы беречь надо, милая, а успеть, всё сказать тебе, – шептал отец, не сводя с меня глаз. – Все бумаги в моём столе, перевязанные красной лентой. Завещание старое. По нему мой сын получит всё, но не твоё приданое. Я предвидел это и отправил оригиналы бумаг твоему жениху в Лондон.

Жених? Отец точно не бредит? Я узнала о женихе в самый ужасный момент в моей жизни, когда прощалась с отцом.

Мой таинственный жених в Лондоне и у него все бумаги, подтверждающие мою свободу и происхождение. Я обручена?! Но когда отец успел сговориться о моём браке? И кто он, человек, осмелившийся дать своё имя мулатке. Я дочь белого господина и чёрной женщины, и он принял условия брачного контракта, составленного моим отцом. То, что брачный контракт существует, сомнений не было. Отца знали как человека дальновидного и в чём-то циничного. Особенно всего, что касалось семьи. Кому, как не ему, знать о мужском непостоянстве. Многие женятся только ради приданого невесты. Папа так же поступил с леди Джейн. И теперь, когда у него появились дочери, он надеялся защитить своих птичек от охотников за приданым.

– Кто он? – затаив дыхание, спросила я.

– Достойный человек, Лили. С ним ты будешь в безопасности, девочка моя, – папа заплакал. – Жаль, что тебя я не смогу подвести к алтарю. Я хотел выдать своих птичек за мужчин, которые будут любить вас. Брак Изабель меня отвратил от этой мысли. Сердце отца не слепо, Лили, – он вздохнул, сглотнув слюну в пересохшем горле. – Пять месяцев назад я напомнил своему хорошему знакомому о долге. С предложением простить его, отправил брачный контракт, все бумаги и твой миниатюрный портрет. Месяц назад пришёл ответ. Он согласен, – отец замолчал, хватая воздух ртом, простонал.