Капитан обмотал рюкзак вокруг тела, а сверху надел пиджак.

Вацлав схватил его за рукав.

— Еще один вопрос. Не сердись на меня. Сколько времени ты уже находишься здесь?

— Девять месяцев.

Вацлав даже немного сгорбился. Руки его плетьми упали на колени.

Капитан мельком глянул на ребят, сидевших, как воплощение несчастья, потоптался, поморгал голубыми глазами и, надевая пальто, спросил:

— Знаете, какая из стран Европы самая наэлектризованная? Чехословакия! В ней максимальное напряжение, максимальное сопротивление, но не дай бог тронуть ее vedeni[30].

Вацлав улыбнулся скорее из вежливости. Анекдот его не только не воодушевил, а, напротив, вогнал в тоску.

Капитан бесцельно слонялся по комнате.

— Вы, ребята, в футбол играете?

Юноши оживились. Ярда встал.

— Ведь мы и познакомились на футбольном поле! — ответил он за всех.

Капитан вернулся, отпер чемоданчик и вынул из него старый футбольный мяч.

— Весной будешь меня тренировать на вратаря, Гонза! — Капитан шлепнул парня по спине. — Когда-то я был вроде Планички или Заморы. Увидите, как мы всем командам в Нюрнберге утрем нос.

Молодые люди улыбались: где-то еще они окажутся к весне? Но доброта этого человека их тронула.

— Если хотите, я вам дам почитать Бромфилда[31]. Роман у Баронессы. А теперь мне пора идти. Который час?

Вацлав взглянул на запястье.

— Семь. Твои не идут?

— У меня их нет вообще.

Звук его шагов вскоре утих.

Баронесса в шлепанцах на босу ногу остановилась возле новичков в проходе между парами. Вблизи было видно, что вышивка на ее халате в некоторых местах потерлась; у одного из золотых павлинов недоставало головы.

— Все его здесь уважают, — кивнула она на постель Капитана. — Когда ему перепадает банка консервов, он всегда найдет кусочек и для Баронессы. Мало кто здесь считается с тем, что нам, старикам, трудно что-нибудь раздобыть. Если бы хоть на старости лет желудок сжимался и пропадал аппетит — где там! Он, дьявол, скорее наоборот… — Баронесса умильно покосилась на Ярду. — Когда я была молодой, черноволосые парни были моей слабостью. Такой мохнатенький! — Старуха протянула высохшую белую руку к вырезу его майки, откуда выбивались курчавые волосы.

Ярда испуганно отшатнулся.

— У нас там, в Чехословакии, как будто бы собираются отбирать большие квартиры. Об этом объявила «Европа»[32]. Пускай! Мне уже все равно, только ванной жалко, там есть и биде, а они ведь даже не знают, для чего это! С умыванием здесь плохо, а иногда ведь немного теплой воды просто необходимо.

— Кем он был до того, как попал сюда? — Вацлав кивнул на дверь, за которой исчез староста комнаты.

— Летчиком на Западе. Потом служил офицером в нашей армии. Воинское звание, как видите, сохранилось за ним и здесь. А тот старичок, — Баронесса оглянулась на противоположный угол и понизила голос до шепота, — профессор университета, доктор Маркус. Знаменитость. Он с нами долго не проживет. Руку даю на отсечение, если он не получит заграничного паспорта без всякой волокиты.

— А семья в углу?

— Штефанские. Молодая вроде туберкулезная. А я вовсе не баронесса. Как-то раз я обмолвилась о своем двоюродном дяде из рода Шаумбург-Липпе. Профессор с тех пор и прозвал меня Баронессой. Противный! А это правда, что те наши душегубы перебили всех бендеровцев?

Вацлав взглядом вызвал своих приятелей из барака. Медленно шли они по песчаной дорожке между бараками. Моросил редкий дождь. Мокрый ветер трепал их тонкие плащи. По насыпи за лагерем с лязгом и дребезжанием шел товарный поезд. Длинный шлейф искр вертелся и танцевал по крышам вагонов. Пройдя немного, молодые люди остановились. Глаза Гонзика и Ярды были устремлены на Вацлава. В их взглядах Вацлаву почудился укор.

— У этих людей, видно, просто нет настоящей хватки, — сказал наконец Вацлав хриплым голосом. — Завтра же отправлюсь к начальнику лагеря. Если здесь не клюнет, пойдем к американцам. По правде говоря, нам у них жилось совсем не плохо. Американцы, наверно, и не подозревают о том, что здесь творится… А если и это ни к чему не приведет, поеду к нашему правительству[33]. Раздобуду работу себе и вам… А пока мы должны относиться к трудностям, как спортсмены. — Ему, к собственному удивлению, удалось даже улыбнуться. — Мы не смеем делать преждевременных выводов, тем более что здесь мы не засидимся… — Вацлав зябко поежился под своим прозрачным дождевиком. — Пойду лягу, что-то голова разболелась. — Оставив друзей на дорожке, Вацлав вернулся в барак, залез на нары, не раздеваясь, улегся навзничь и закрыл глаза.

В углу, сопя и отдуваясь, профессор карабкался на свои нары. Из коридора доносился шум спускаемой в уборной воды. Потом скрипнула дверь, и шлепанцы Баронессы прошаркали по полу. Вацлав сделал вид, что спит.

Глухая пустота медленно наполняла Вацлава. Он впитывал ее, как губка. Опять откуда-то отозвалась гармонь. Долетели обрывки смеха. Он слышал возню, говор, тяжелое дыхание польской семьи в противоположном углу комнаты, тихое перешептывание девиц. Все это доносилось до него приглушенно, словно сквозь какую-то завесу, отделившую его сознание даже от его собственного недвижного тела. Обрывки мыслей проносились в его голове. Бессвязная путаница и хаос. Ни одну из них он не мог задержать и додумать.