Они вдруг почувствовали себя беззаботными, восторженными туристами. Им казалось, что они в отпуске и сейчас осмотрят еще набережную Пегницы со старым мостом и крепостные башни, как им посоветовала морщинистая дама со старомодным зонтиком, затем разошлют открытки своим близким, а после этого усядутся в один из роскошных автобусов, которые выстроились стройными рядами на стоянке в ожидании американских туристов, и отправятся дальше осматривать красоты немецких исторических городов.

Однако действительность скоро отрезвила их.

Вот в подворотне однорукий слепец в пилотке полевой жандармерии продает открытки.

Прилично одетый молодой человек с портфелем в руках обращается к прохожим тихим монотонным голосом:

— Я студент-архитектор. Не купите ли лезвия для бритья?

Молоденькая немка в эффектном коверкотовом пальто вцепилась в лацкан кителя своего кавалера, запрокинув голову, игриво смеется:

— You are foolish[44].

Нищий с лицом индийского философа, в черном котелке на ниспадающих белоснежных волосах сидит неподвижно на ступенях костела святого Лаврентия.

Беглецы медленно возвращались назад. Их взгляды уже не устремлялись ввысь на зубчатые фасады, они видели, что по тротуарам под поэтическими средневековыми стенами ходят немцы тысяча девятьсот сорок восьмого года. Многие из них хромают, многие носят перешитые военные мундиры. Кто не помнит их серо-зеленый цвет с тех времен, когда короткие немецкие сапоги громыхали по чешским мостовым! Теперь повыцвели эти мундиры, они уже не нагоняют ужаса, не возбуждают и ненависти: много рукавов, которые когда-то стремительно взлетали, отдавая честь, теперь пусты и с полной покорностью судьбе засунуты в карманы кителей.

— Подождите меня здесь, — Вацлав указал своим спутникам на скамейку перед сумрачным зданием университета.

Когда он вернулся через четверть часа, ответ был написан на его плохо выбритом лице: если он с успехом пройдет screening[45], получит соответствующее разрешение, то можно будет надеяться на возможность дальнейшего учения — лучше всего в Париже.

Сколько вопросов, сколько неизвестных в этом уравнении, которое они начали решать недавно утром за Шумавским хребтом!

— Мы не можем ожидать успеха немедленно, в первый же день, друзья, — говорит Вацлав, — но мы не должны капитулировать. Нас тут слишком много, вот в чем беда! Тем, которые пришли сюда сразу после февраля, было легче.

Нет, Вацлав не сдается. Однако поиски избранного пути становятся бессистемными.

— Подождите тут, — снова сказал он, исчезая в воротах с вывеской «Окружное дорожное управление».

Сутулый человек за столом поднял голову. Один бог знает, какое клеймо выжжено у Вацлава на лбу.

— Вы Fl"uchtling, да? Послушайте совет: пожалейте подметки. Искать работу около Нюрнберга — это либо провокация, либо идиотизм.

— А где же мне ее искать?

— Трудно сказать. Возможно, в шахтах Рура, а может быть, в Гамбургском порту, разве я знаю? Лучше всего — в Нью-Йорке. У вас там есть свое правительство. Почему бы ему о вас не позаботиться?

Они возвращались через предместье. Усталым путникам теперь уже ничем не удавалось отвлечь себя от мучительного чувства голода. Вдали показалось здание казармы и знакомый круг конечной остановки трамвая — Мерцфельд.

Ярмарочная музыка оркестриона ударила им в уши. Два окна с выцветшими занавесками. На зеленой табличке у входа два скрещенных кия и три разноцветных шара, а над этим готическая надпись: «Zum Maksim»[46].

Двое мужчин вошли внутрь. До парней долетела чешская речь. Тогда без долгих размышлений вошли и они.

Длинное помещение с тремя бильярдами и рядами мраморных столиков в стиле модерн. Среди посетителей больше всего чехов. Назойливо дребезжит оркестрион. Душно, пахнет дымом и кислым запахом вина. Увядшая дама с высокой прической, немного похожая на Баронессу, стоит за стойкой и отпускает ликер. На высоком стуле, спиной к публике, сидит девица, положив локти на стойку, и что-то шепчет соседу на ухо.

Тощий человек с лицом, перекошенным, как после паралича, шаркающими шагами приблизился к парням. Он засучил рукав, просительно улыбнулся и произнес на пражском диалекте:

— Не купите?

От запястья до локтя на его руке были нанизаны ручные часы, мужские и дамские, золотые и никелированные. Между ремешками виднелась синяя татуировка на руке — голая женщина.

На ближайшем бильярде сидят два молодых человека и болтают ногами. В зубах папиросы, в руках газеты.

— Кабель? — прогудел один из них, когда эмигранты проходили мимо, и опустил газету на колени.