Шрифт:
— Я знаю одну кандидатуру, — после минутного молчания проговорил старший тренер. — Где одна женщина, там и две, хоть и не люблю этого.
— Ты, жену люби. А работа — это работа, — Аркадьев чуть повысил голос.
— Не рычите. Я старший тренер, — повысил голос и Лобановский.
— Эй, Гусы-Лебэды, а ну отставыт. Футбол старший. Мы всэ младшие.
Интермеццо девятнадцатое
Приходит мужик вечером после партсобрания, мрачно ужинает, потом говорит жене:
— Раздевайся!
— Зачем?
— Раздевайся, сказал!
Раздевается.
— Залезай на стол!
Залезает.
— Танцуй!
— Ну Вася, миленький…
— Танцуй, сказал!
Танцует. Мужик, задумчиво глядя:
— Да-а, прав был парторг. Стриптиз — отвратительное зрелище…
За столом по улице Гоголевской кворума, как всегда, не было. Миллер был занят по горло — возглавлял работу сотрудников мебельной фабрики по ликвидации последствий селя в пионерском лагере «Чайка». Он был расположен на склоне ущелья, и сель, катившийся по дну, снёс только новую котельную с ночевавшими там же электриками и плотниками — работали допоздна и решили прямо там заночевать, чтобы к обеду уже сдать сверхважную стройку. Теперь вот ни этих семерых человек, ни котельной. Все корпуса целы остались — они на склоне повыше, а вот клуб, здание администрации и стадион слизнуло этим языком. Ну а детей-то ведь надо оздоравливать летом, тем более, что фабрика как бы не вдвое уже увеличилась с гитарным цехом, филиалом № 1 на улице Механической, и цехом по изготовлению дорогой резной мебели, или филиалом № 2, на улице Коммунальной. Денег от гитар столько дополнительно поступает, что счета от них в Промстройбанке ломятся — нужно осваивать. Решили лагерь откапывать и ещё выше по склону заложить пять новых корпусов и клуб с административным зданием, и — где наша не пропадала! — летний бассейн до кучи.
Так что выпал из обоймы доминошников и футбольных болельщиков замдиректора фабрики по общим вопросам Миллер Готлиб Рейнгольдович. Днюет и ночует в «Чайке».
Кальтенбруннер развернул газету и ткнул пальцем в турнирную таблицу:
После 7 туров:
«Динамо» (Тбилиси) — 11.
«Спартак» — 10.
«Кайрат» — 8.
«Торпедо» (Кутаиси) — 8.
«Торпедо» (Москва) — 7.
«Динамо» (Минск) — 6.
«Пахтакор» — 6.
«Зенит» — 6.
«Шахтёр» — 5.
«Локомотив» — 3.
— И чего ты, Опанас Олегович, панику сеешь? На трретьем месте идём, а сейчас трри матча дома играть. Или ты хочешь, чтобы «Кайррат» за один год чемпионом стал?
— Ни, Карл Иваныч, чемпионом — ни. Тильки ты не забывай, шо два матча с «Динамой» цей тбилисской и со спартачами — в них в Москви. Вот тоби и минус четыре очка. Так шо рано ты ленточки им на медали приготовил.
— Да, товарищи, без Трофимки — это не игра. Это всё на повезёт, да Аллах помоги, — вздохнул без дела, по десятому разу перемешивая доминошки, молодой технолог.
— Ну, вот Озеров же сказал, что перелома нет.
— Тю, чи твой Озеров в нас в больнице був?
— Ну, позвонил, наверное.
— А я знаю, шо надо робить, — Шанойло сгрёб домино в коробку и, сунув её в карман, предложил, перейдя на чистейший русский: — Нам надо создать клуб болельщиков команды «Кайрат».
— Как это? — повторил движение головой штабс-капитана Овечкина Кальтенбруннер.
— Пойдём завтра в профком и предложим Михеичу создать такой клуб. Выберем человека, который будет вести что-то типа стенгазеты. Не обязательно каждый раз новую рисовать — сделаем стенд. Умельцев-то хватает, даже из отходов гитарного цеха из яблони можно настыковать, и кармашки под оргстекло. Вот выборный будет заходить от профкома в «Кайрат», и пусть они ему новости с планами рассказывают. А он напечатает — и в кармашек, а в другой кармашек — вырезку из «Советского Спорта», чи з якой другой газеты. А ещё пусть время от времени собрания клуба устраивают, и туда — тренера с отчётом, пусть не самого Балерину, так Межова хоть. Если они теперь у нас на фабрике числятся, то пусть общаются со своими товарищами по работе. Я вот Степанова могу к себе старшим кладовщиком взять. А ты, Иваныч, слесарем Абгольца. У вас там одни немцы получатся — Кальтенбрунер, Абгольц, Кислер, этот конопатый… а, Штроо, ну и, само собой, Гиммлер. Как он трудится?
— Скажу вам, товаррищи, по зекррету, что он вррун.
— Как это? — хором.
— Он сказал, что выпил позавчерра на дне ррождении жены — ну прришёл с запахом, я и попенял. А он и говоррит, что день ррождения жены прраздновал. Ладно, допустил я его к работе — там ничего опасного нет, да и не пьяный, а с похмелья. Вот, а вечерром идём мы с Мешалкиной домой, и Зинара навстречу — жена его. Я и говоррю — «с прошедшим вас днём ррождения».
— Соврал? Парторг!
— Она посмотрела на меня, как на дуррачка и говорит — а у меня черрез две недели день ррождения.
— А ведь як на собраниях конопатого-то вашего ругал и поносил — ну Штроо, все фамилию не запомню. Тот тогда у жены ведь и правда в роддоме був. Я потом бачив их с коляской.
— А кто сейчас парторгом будет? — поинтересовался казахский комсомолец.
— Миллер говоррит, что какой-то военный бывший.
— Военный — это хорошо, порядок наведёт.
— Ну шо, идемо завтра в профком к Михеичу по клубу?
— Так чего не сходить? — Карл Иванович мотнул шеей. — Сходим.
Интермеццо двадцатое
Заходит старый еврей в советский магазин.
— Вина нету, сыра нету, масла нету…
К нему подходит КГБшник.
— Иди отсюда, а то ща как дам пистолетом по голове!
— Понял, понял — патронов тоже нету…
В недалёком прошлом.
Мамонт был большим и волосатым. Просто весь заросший космами рыжими, с головы до кончика хвоста. Он стоял напротив Уурха и смотрел на него маленькими красными глазами. Перебрали они вчера с проклятым самогонщиком огненной воды… Тьфу! Не-не, сказано же — в недалёком!