За окном что-то стукнуло о подоконник. Берт сипло застонал и посмотрел на стекло.

Вдруг мама пришла, но не смогла открыть дверь и теперь стучится в окно? Любой странный звук в доме заставлял его думать, что это мама.

Но нет, это воробей приземлился на раму и стал разглядывать гостиную черными глазками-бусинками. Он так забавно вертел головой, что Гилберт даже затих. Слово “мама” замерло в голове и растворилось. Берт поднялся и сел на корточки, изучая воробья снизу. Весенние лучи золотили ему перышки.

Гилберт подумал, что это канах, птица счастья. Мама читала сказку о такой птице, только та была яркая и разноцветная и жила на островах Саммерсет. А этот воробей был обычный, но Берт все равно решил, что птица счастья умеет притворяться, чтобы исполнять желания для всех, а не только жителей Саммерсета.

От этой мысли ему стало легче. Он пополз гуськом к окну, чтобы разглядеть воробья поближе. Может, даже приручить его, чтобы он, как настоящая птица счастья, вернул маму и сделал всех радостными. А то все угрюмые после Кризиса.

Берт уже почти подобрался к подоконнику, как вдруг воробей встрепенулся и вспорхнул. Тотчас в коридоре послышался скрежет замка. Гилберт живо подскочил и обернулся. Если это мама, она расстроится, если увидит, что он плакал. Берт стал быстро вытирать рукавом зареванные глаза и мокрое от слез лицо.

Дверь распахнулась со сдавленным гудением и впустила в коридор уличный свет. Доски заскрипели под тяжелыми ногами. Грузное дыхание разрезало тишину дома.

Это папа. Почему? Он ведь всегда приходит поздно.

Гилберт прерывисто вздохнул, сел на кушетку и закутался в покрывало. Солнце припекало затылок. Глаза еще болели, нос заложило, но Берт верил, что папа ничего не заметит. Слишком уж он занятой.

Папа вошел в гостиную. Гилберту он всегда напоминал какое-нибудь лесное чудище: огромный, с большими руками, пахнущий опилкам, бородатый. Глаза всегда задумчивые, печальные.

Раньше, когда мама еще не пропала, для Гилберта он был некой тенью, приходящей поздно ночью, когда Берт уже спал. Тень ласково проводила теплой шершавой ладонью по лбу и волосам, а потом исчезала до следующей ночи. Тень дышала с легким свистом. И когда мамы не стало, Берту пришлось остаться с тенью наедине и научиться называть папой.

Отец посмотрел на Берта, вздохнул и пошел в уборную. Оттуда донесся плеск воды.

– Как ты, Кнопка? – спросил папа.

– А мама скоро придет?

Папа промолчал. Плеск утих, и он появился в проеме, вытирая руки полотенцем. Глаза смотрели в лицо Гилберта с тусклым сочувствием.

– Она отлучилась, маленький. Не знаю, когда придет.

– А куда она ушла?

Папа отложил полотенце и осторожно подошел к Гилберту. Ему приходилось задирать голову, чтобы видеть папино лицо. Тот сел рядом и обнял за плечо. Рука была тяжелая и жесткая – Берту показалось, что никто на свете его не достанет под этой ручищей.

Оба молчали и смотрели перед собой. За окном кто-то прошел, бряцая железными сапогами. Патруль, наверное. Потом снова повисла тишина. Берт слышал только сипящее папино дыхание.

– Ты ведь уже большой, – наконец сказал отец. – Ты должен… Мы с тобой должны учиться жить без мамы. Потому что…

Он протяжно вздохнул и потер переносицу. У Берта сжалось сердце.

– Ты уже большой, – повторил папа, не убирая руку от лица. – Тебе надо знать. Мама не придет.

Берт вздрогнул и поднял на него глаза. Их снова защипали слезы.

– Почему?

– Ее больше нет, Кнопочка— папа с надеждой посмотрел на него, будто умоляя понять сразу.

– П-почему? – голос Гилберта дрогнул.

Отец запрокинул голову и зажмурился. Пальцы снова потянулись к переносице и стали ее растирать.

– Пап?

– Просто ее не стало, – медленно произнес папа, вкладывая в каждое слово особый смысл, который очень хотелось донести Гилберту. – Когда ты болел.

Берт смотрел на него во все глаза. В уголке правого застыла новая слеза и дрожала, готовясь поползти по щеке. Знакомая боль грызла горло.

– Мама умерла? – спросил Гилберт так тихо, что папа поначалу даже не услышал. А когда услышал, удивился странной нотке взрослости в его голосе.

Он опустил на Берта глаза и провел ладонью по макушке. Безжизненно, совсем не так, как гладил, пока была мама. И промолчал.

Гилберт поджал к груди ноги, обхватил себя руками и уткнулся носом между коленей. Внутри стало холодно, точно кто-то пустил туда сквозняк. Он почувствовал папину руку у себя на спине и сжался в комок. Слеза скатилась по щеке и капнула на покрывало, оставив там темное пятнышко.