– А вы о чем беседовали с вашим коллегой, если не секрет? – спросил Гуров.

– Какой же тут может быть секрет? – удивился Можайский. – Мы беседовали вот об этом, об этих сокровищах духа! – Профессор обвел рукой университетский кабинет, в котором проходила их беседа. Весь кабинет был уставлен книжными шкафами, которые тянулись от пола до потолка, а за стеклами этих шкафов мерцали тома академических изданий, посвященных истории стран Востока. – Мы разговаривали в основном об истории и культуре Индии и Китая, о западных влияниях на эту культуру. Кроме того, мы часто разговаривали о древней индийской игре – о шахматах. Федор, как и я, был страстный шахматист, имел второй разряд, когда-то выступал в соревнованиях. Мы могли играть и беседовать часами!

– А Овчинников никогда не интересовался такими вещами, как рыбалка или плавание? – спросил сыщик.

– Мне уже задавали этот вопрос, – кивнул профессор, – сразу после гибели Федора, когда его тело нашли в реке. Нет, никогда не интересовался. Зачем он в тот несчастный вечер отправился на реку, для меня полная загадка.

– Как я понимаю, вы не верите в версию об убийстве вашего друга? Считаете его гибель результатом несчастного случая?

– Да, именно так, – твердо отозвался ученый. – Ну скажите на милость, кому потребовалось убивать Федора? Для этого не было ни у кого никаких причин! И ваши коллеги, как я понимаю, до сих пор таких причин не нашли. Нет, безусловно, это был несчастный случай, результат какого-то помрачения… не знаю, как это назвать.

– А может быть, ваш друг хотел добровольно расстаться с жизнью? Возможно, он был тяжело болен?

Можайский энергично затряс головой.

– Нет, не думаю. Мыслящий человек иногда допускает возможность добровольного лишения себя жизни, но у Федора никогда не было таких мыслей. Он был очень здравомыслящим, трезвым человеком, и я никогда не слышал, чтобы он жаловался на какие-то болезни. Он мог, конечно, что-нибудь такое скрывать, но, кажется, ваши коллеги это проверяли и ничего подобного не нашли…

Чтобы встретиться с Людмилой Эйдельман, Гурову не пришлось никуда ехать – она работала там же, где и Можайский, только в другом корпусе.

Людмила Карловна оказалась низенькой, полной, при этом очень подвижной женщиной. Она пригласила сыщика в аудиторию, в которой обычно проводила семинарские занятия. Это была комната небольших размеров, также вся уставленная книжными шкафами.

Гуров не стал ходить вокруг да около и сразу спросил Людмилу Карловну о том, был ли ее друг Федор Овчинников связан с художниками. Доцент удивилась такой постановке вопроса.

– Дружил ли Федор Терентьевич с художниками? – переспросила она. – Разумеется, дружил! Ведь живопись была, по сути, его единственным увлечением. Конечно, если не считать его работы – истории Китая, Тибета, Монголии. Он мог часами рассуждать о различных направлениях в живописи, глубоко изучал труды по истории искусства.

– Меня интересует связь Овчинникова с художником Игнатом Бушуевым, – продолжал допытываться сыщик.

– Да, Федор Терентьевич постоянно говорил о творчестве Бушуева, был частым гостем в его мастерской. Правда, еще чаще он говорил о творчестве другого нашего великого земляка – Константина Закатовского, тут они с Игнатом Денисовичем были единодушны, оба одинаково преклонялись перед великим мастером. Да, и надо заметить, что Федор Терентьевич входил в круг друзей Закатовского. Он и меня хотел познакомить с этим замечательным художником, но не успел – Константин Евгеньевич тяжело заболел и перестал с кем-либо встречаться. А вот с Бушуевым я была знакома, вместе с Федором Терентьевичем бывала у него в мастерской.

– Возможно, Бушуев дарил Овчинникову какие-то свои работы?

– Да, Игнат Денисович подарил Федору Терентьевичу две картины. Если не ошибаюсь, это были «Закат на Сити» и «Отец вернулся».

– Очень интересно. А Закатовский? Он, случайно, не дарил ничего вашему учителю?

Задавая этот вопрос, Гуров чувствовал, что ответ будет для него чрезвычайно важен. Он еще не знал, в чем эта важность заключается, но был убежден, что информация откроет для следствия что-то новое.

Людмила Эйдельман подумала несколько секунд, затем ответила:

– Да, был такой подарок. Портрет самого Федора Терентьевича. Закатовский редко писал портреты, но Овчинникова очень уважал и сделал для него исключение. Я видела эту работу в кабинете Федора Терентьевича.

– А где именно в кабинете Овчинникова висела эта картина? Или она не висела, а он хранил ее где-нибудь?

– Что вы, Федор Терентьевич очень ценил этот подарок! Картина висела на почетном месте, слева от стола. Да, я хорошо помню, портрет работы Закатовского всегда висел на этом месте.

– Становится все интереснее… – задумчиво произнес сыщик. – Скажите, а вы, случайно, не знаете других людей в вашем городе, которым Закатовский дарил свои картины?

– Нет, не знаю. – Людмила Карловна покачала головой. – Все же я не настолько была вхожа в круг друзей Закатовского. Но я уверена, что такие люди есть, поскольку его ученик Игнат Бушуев дарил друзьям картины. И если это так, эти люди стали настоящими «хранителями вечности».

– И, кажется, эти картины – и Бушуева и Закатовского – хорошо продаются? За них платят хорошие деньги?