Взвыв от страха, Кракен уронил щипцы на стол и засеменил обратно, правой ногой зацепив столик с останками павлинихи. Тонкая веретенообразная ножка подломилась, и птичий костяк скатился со своего блюда, сопровождаемый градом подсохших горошин. Кракен в ужасе уставился на него, ожидая, что хрупкие серые косточки крылышек вот-вот забьются и птица огромной молью взовьется к пламени газового светильника. Щипцы брякнулись об пол рядом с нею.

Нет, так не годится. Кракен был не в состоянии мириться с мыслью, что птица так и останется на полу под столом, вне поля его зрения. Если она шевельнется, Кракену необходимо это видеть. Если она вдруг налетит на него невесть откуда, он просто упадет замертво. Собравшись с силами, Кракен резко нагнулся. Завладел щипцами, подцепил с пола птицу и сунул в угольное ведерко, стоявшее на каминной полке рядом с пианино. Хрупкий костяк бухнулся туда в облаке золы, щипцы не удержались и, скользнув по стене, упали на изразцы камина, а сам Кракен развернулся на внезапно раздавшийся позади скребущий звук, готовясь увидеть атакующий его безрукий скелет. Однако тот лежал там, где лежал, без движения: сухой скрежет доносился из-за дальней стены комнаты. Нечто неведомое грызло стену с другой стороны, царапало ее когтями, стремясь добраться до него, и Кракен, отшатнувшись назад, плюхнулся на свой табурет в углу.

Кусок дубовой стенной панели внезапно отодвинулся, и из-за нее показался согнутый в три погибели Уиллис Пьюл, спиною вперед тянувший пару ног в ботинках. Пятясь и хрипя от натуги, он ввалился в комнату, а за ним показался доктор Нарбондо с другим концом мертвого тела в руках. Едва труп целиком показался из стены, Пьюл бросил ноги — так, словно был предельно вымотан. Нарбондо лягнул край панели, и та захлопнулась, скрыв проем темного низкого коридора. Кракен сжался в своем углу, в ужасе глядя на плоды нового злодейства и тихо радуясь, что это не его проволокли сейчас сквозь стену.

Не успел потайной проход закрыться, как послышался пугающе громкий, нетерпеливый стук в дверь. Пьюл распахнул ее — на пороге обнаружился Шилох-мессия с таким выражением решимости на лице, что становилось ясно всем и каждому: он явился за своей матушкой и всякому, кто захочет с ним спорить, будут грозить адские муки — и, не исключено, в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Нарбондо ответил схожей гримасой.

— Где Нелл Оулсби? — резко спросил он.

— В целости и сохранности. С моей паствой ей куда лучше, чем здесь.

— Половина твоей паствы — моя паства, — парировал Нарбондо, — и они с тою же легкостью сожрут эту женщину, с какой вручат ей одну из твоих брошюр. Тащи ее сюда.

— Уверяю тебя, это совершенно невозможно, — Шилох шагнул внутрь и захлопнул дверь, хмуро оглядывая захламленную комнату и Билла Кракена, чье присутствие, похоже, нанесло проповеднику не меньшее оскорбление, чем труп на полу. — Я исполню свою часть сделки, не впутывая сюда женщин. Я знаю, где спрятан ящик, и знал все двенадцать лет. Если сделаешь, как я хочу, узнаешь и ты. Очень просто. Но о женщине тебе беспокоиться незачем: она для тебя бесполезна, не считая этого единственного клочка сведений. Зато уж он-то, как ведомо нам обоим, стоит весьма и весьма дорого, так ведь?

Старик уселся на табурет и ссутулился, явно упиваясь ловко отвоеванным преимуществом. Достав из кармана пальто табакерку, он извлек оттуда непомерное количество табаку и шумно втянул его ноздрями; на миг вся голова его окуталась бурым облаком. Затем проповедник раскатисто чихнул шесть раз кряду — да так торопливо и со столь опустошительной силой, что тут же предстал согбенной, сопящей развалиной с причудливой смесью страдания и удовольствия в лице. Доктор Нарбондо в отвращении покачал головой, Шилох же заелозил рукою по плащу, нащупывая карман, сунул табакерку на место и вытер глаза подолом рясы. Его испещренный морщинами лоб попеременно разглаживался и собирался складками наподобие перепуганного слизня, точно проповедник испытывал остаточные толчки вызванного понюшкой землетрясения.

Обратив внимание на стоявший на аквариуме ящик Кибла, Шилох поднялся и, прежде чем Нарбондо успел его остановить, подошел и взял вещицу в руки.

— Надо же, какая прелестная шкатулка!

Метнувшись к нему, горбун выхватил ящик. Старик скроил обиженную гримасу и с нарочитым недоумением развел пустые ладони. Набычившись, Нарбондо отвернулся от проповедника и бережно установил шкатулку на крышке пианино.

В ходе этой суеты с ящиком кучка костей и сползший с края стола обрывок савана чуть шевельнулись, и сопроводивший их оседание шорох стер ухмылку с лица Шилоха. Похоже, к нему вернулось понимание, что на столе лежит тело его матери. Нарбондо подкатил на чайном столике свой распылитель, раздраженно отодвинув старика с дороги. Затем вытянул из шкафа невысокую каталку. Вместе с Пьюлом они водрузили на нее принесенного мертвеца и рычагом подъемника выровняли с мраморной крышкой стола. Из деревянной лохани под большой банкой, полной желтой жидкости, доктор достал ко всему безразличного, хоть и живого еще карпа, и шлепнул его рядом с трупом. Нарбондо работал быстро и искусно, но брови его были насуплены, а по лбу каплями сочился пот: доктор отлично понимал, чем именно занимается, и относился к этому со всей серьезностью.

Пьюл молча стоял рядом, время от времени нехотя помогая Нарбондо, когда тот утробным рыком отдавал соответствующие распоряжения, а затем вновь погружаясь в бездействие, — то ли от недостатка понимания происходящего, то ли из-за нежелания плясать под чью-то дудку. Старик тем временем устроился у окна и тихонько попискивал там от возбуждения: разворачивавшийся у него на глазах эксперимент быстро стряхнул с него весь флер холодной отчужденности. Но внезапно Шилох ахнул и невольно схватился за грудь:

— Где?.. — вскричал он, тыча пальцем. — Ее руки… где ее руки? Небом клянусь, Нарбондо, если ты все испортил, если только…

— Помолчи, старик! — рявкнул Нарбондо, оборвав его на полуслове. — Где они? Где прекрасные руки леди Сауткотт? — горбун строго взглянул на Пьюла. Тот похлопал глазами, не понимая, потом обежал комнату ищущим взглядом, нагнулся под стол. Кракен молча трясся на своем табурете.

— Ах вы, грязные!.. — задыхался от гнева проповедник, не в силах подобрать достаточно дрянное словцо, чтобы выразить свое возмущение. — Да я вас… — начал он опять, но на сей раз его прервал донесшийся от камина яростный шорох; кусочек угля с каштан величиной вылетел из ведерка и прокатился по полу.