Произнеся это последнее слово, старуха съежилась и попятилась, словно испугалась, что дочь ее ударит. Но хотя лицо дочери было обращено к ней и горело безумным гневом, она сидела неподвижно и только все крепче и крепче прижимала руки к груди, словно хотела их удержать, чтобы не причинить вреда себе или другим в слепом порыве бешенства, внезапно овладевшего ею.

– А он-то и не подозревал, кто я такая!
– сказала старуха, грозя кулаком.

– Ему никакого дела до этого не было!
– сквозь зубы пробормотала дочь.

– Но встретились мы лицом к лицу, - сказала старуха.
– Я говорила с ним, и он говорил со мной. Я сидела и смотрела ему вслед, когда он шел по длинной аллее; и с каждым его шагом я проклинала его душу и тело.

– Это не помешает ему благоденствовать, - презрительно отозвалась дочь.

– Да, он благоденствует, - сказала мать.

Она замолчала потому, что лицо сидевшей перед ней дочери было искажено неистовой злобой. Казалось, грудь ее готова разорваться от ярости. Усилия, которые она делала, чтобы сдержать ее и обуздать, были не менее страшны, чем сама ярость, и не менее красноречиво свидетельствовали о необузданном нраве этой женщины. Но ее усилия увенчались успехом, и, помолчав, она спросила:

– Он женат.

– Нет, милочка, - сказала мать.

– Собирается жениться?

– Нет, милочка, насколько мне известно. Но его хозяин и друг женился. О, мы можем пожелать ему счастья! Мы можем им всем пожелать счастья! вскричала старуха в сильном возбуждении.
– Нам всем эта женитьба принесет счастье. Попомни мои слова.

Дочь смотрела на нее и ждала объяснения.

– Но ты промокла и устала, тебе хочется есть и пить, - сказала мать, ковыляя к шкафу.
– А здесь мало что найдется, и тут тоже, - она опустила руку в карман и выложила на стол несколько полупенсовиков, - да, тут тоже. Элис, милочка, у тебя нет денег?

Алчное, хитрое, напряженное выражение, появившееся на лице у старухи, когда она задавала этот вопрос и следила за тем, как дочь достает из-за пазухи недавно полученный подарок, бросило свет на отношения между матерью и дочерью едва ли менее яркий, чем слова, сказанные раньше дочерью.

– Это все?
– спросила мать.

– Больше у меня ничего нет. И этого бы не было, если бы мне не подали милостыню.

– Если бы не подали милостыню, дорогая?
– повторила старуха, жадно склоняясь над столом, чтобы посмотреть на деньги, как будто не доверяя дочери, которая все еще держала их в руке.
– Гм! Шесть и шесть - двенадцать, и шесть - восемнадцать... так... Нужно потратить их, и потратить расчетливо. Пойду куплю чего-нибудь поесть и выпить.

С большим проворством, чем можно было ожидать от нее, судя по виду ибо старость и нищета сделали ее не менее дряхлой, чем уродливой, - она завязала дрожащими руками ленты старой шляпки и завернулась в изодранную шаль, все с тою же алчностью глядя на деньги в руке дочери.

– Какое счастье принесет нам эта женитьба, матушка?
– спросила дочь. Вы мне так и не сказали.

– Счастье для нас в том, - ответила та, дрожащими пальцами оправляя шаль, - что любви там вовсе нет, моя милочка, но зато много гордости и ненависти. Счастье в том, что между ними нелады и борьба, и им грозит опасность - опасность, Элис!

– Какая опасность?

– Я видела то, что видела! Я знаю то, что знаю!
– захихикала мать. Пусть кое-кто смотрит в оба! Пусть кое-кто остерегается. Моя дочка, быть может, еще попадет в хорошее общество.

Затем, видя, что дочь, смотревшая на нее серьезно и недоумевающе, невольно сжала руку, в которой были деньги, старуха засуетилась, чтобы поскорее их получить, и торопливо добавила:

– Ну я пойду куплю чего-нибудь. Пойду куплю чего-нибудь.

Пока она стояла с протянутой рукой перед дочерью, та, взглянув еще раз на деньги, поцеловала их, прежде чем с ними расстаться.

– Как, Эли! Ты их целуешь?
– хихикнула старуха.
– Вот это похоже на меня! Я это часто делаю. О, они нам приносят столько добра!
– И она прижала к обвисшей груди потускневшие полупенсовики.
– Столько всякого добра они нам приносят, жаль только, что не текут к нам потоком!

– Я их целую сейчас, матушка, - сказала дочь, - вряд ли я когда-нибудь делала это раньше, - ради той, которая мне их дала.

– Ради той, которая их дала, милочка?
– повторила старуха, чьи тусклые глаза вспыхнули, когда она взяла деньги.
– Я тоже их целую ради того, кто дает, если это может заставить его раскошелиться. Но я пойду истрачу их, милочка. Я сейчас вернусь.

– Вы, кажется, сказали, что много знаете, матушка, - заметила дочь, провожая ее взглядом до двери.
– Вы стали мудрой с тех пор, как мы расстались.

– Знаю!
– прокаркала старуха, отступая на шаг от двери.
– Я знаю больше, чем ты думаешь. Я знаю больше, чем он думает, милочка, и об этом я тебе скоро расскажу. Я все о нем знаю.

Дочь недоверчиво улыбнулась.

– Я знаю его брата, Элис, - сказала старуха, вытянув шею со злорадством поистине страшным, - который мог бы очутиться там, где была ты, - за кражу. Он живет со своей сестрой на Северной дороге, за городом.