Они собрались в комнате Клеопатры. Змея древнего Нила * (да не будет это принято за оскорбление) покоилась на софе, маленькими глотками попивая свой утренний шоколад в три часа дня, а Флауэрс, горничная, пристегивала ей девственные рукавчики и оборочки и совершала над ней церемонию домашнего коронования, водружая на голову бархатную шляпку персикового цвета; искусственные розы на ней покачивались необычайно эффектно, когда параличное дрожание заигрывало с ними подобно легкому ветерку.

– Кажется, я немножко нервна сегодня утром, Флауэрс, - сказала миссис Скьютон.
– У меня руки дрожат.

– Вчера вы были душою общества, сударыня, - отозвалась Флауэрс, - а сегодня вам приходится за это расплачиваться.

Эдит, которая поманила Флоренс к окну и смотрела на улицу, стоя спиной к своей почтенной матери, занимавшейся туалетом, вдруг отшатнулась от окна, словно сверкнула молния.

– Дорогое мое дитя, - томно воскликнула Клеопатра, - неужели и ты нервна?! Не говори мне, милая Эдит - что ты, всегда такая сдержанная, тоже становишься мученицей, как твоя мать с ее несчастной натурой! Уитерс, кто-то стучит.

– Визитная карточка, сударыня, - сказал Уитерс, подавая ее миссис Домби.

– Я уезжаю, - сказала та, не взглянув на карточку.

– Дорогая моя, - промолвила миссис Скьютон, растягивая слова, - как странно давать такой ответ, даже не узнав, кто пришел. Подайте сюда, Уитерс. Ах, боже мой, милочка, да ведь это мистер Каркер! Такой рассудительный человек!

– Я уезжаю, - повторила Эдит таким повелительным тоном, что Уитерс, подойдя к двери, строго сказал ожидавшему слуге: "Миссис Домби уезжает. Ступайте", - и захлопнул перед ним дверь.

Но через несколько минут слуга вернулся и шепнул что-то Уитерсу, который снова, и не очень охотно, предстал перед миссис Домби.

– Простите, сударыня, мистер Каркер свидетельствует свое почтение и просит, если можно, уделить ему одну минуту для делового разговора, сударыня.

– Право же, дорогая моя, - сказала миссис Скьютон самым нежным голосом, ибо выражение лица дочери не предвещало добра, - если ты разрешишь мне высказать мое мнение, я бы посоветовала...

– Просите его сюда, - сказала Эдит. Когда Уитерс пошел исполнять приказание, она добавим, бросив хмурый взгляд на мать:

– Раз он приходит по вашему совету, пусть войдет в вашу комнату.

– Могу я... не уйти ли мне?
– быстро спросила Флоренс.

Эдит утвердительно кивнула головой, но, направляясь к двери, Флоренс встретила входящего гостя. С тою же неприятной фамильярностью и снисходительностью, с какою он говорил всегда, обратился он к ней и теперь, заговорив самым вкрадчивым тоном; он выразил надежду, что она здорова... об этом незачем было спрашивать, достаточно взглянуть на ее лицо, чтобы получить ответ... он едва имел честь узнать ее вчера вечером, так она изменилась... Он придерживал дверь, когда она уходила, и втайне сознавая свою власть над нею, с испугом отшатнувшейся от него, не смог до конца скрыть это чувство, несмотря на всю свою почтительность и учтивость.

Затем он склонился на секунду над любезно протянутой рукой миссис Скьютон и, наконец, поклонился Эдит. Холодно, не глядя на него, она ответила на его приветствие и, не садясь сама и не приглашая его сесть, ждала, чтобы он заговорил.

Хотя она и опиралась на свою гордость и власть и призвала на помощь свой непреклонный дух, однако ее прежняя уверенность в том, что с первого же дня знакомства этот человек знал ее и ее мать с худшей стороны, что каждое перенесенное ею унижение было таким же явным для него, как и для нее, что он читал ее жизнь, словно какую-то гнусную книгу, и перелистывал перед нею страницы, бросая быстрые взгляды и меняя интонации, чего никто другой заметить не мог, - все это ослабляло ее и подрывало ее силы. Когда она гордо стояла перед ним и ее властное лицо требовало от него смирения, ее презрительно сжатые губы отвергали его, грудь тяжело вздымалась от возмущения его присутствием, а темные ресницы угрюмо опускались, скрывая блеск глаз, чтобы ни один луч не упал на него, когда он глядел на нее покорно, с умоляющим, обиженным видом, но всецело подчиняясь ее воле, - она в глубине души сознавала, что в действительности победа и торжество на его стороне и он прекрасно это знает.

– Я позволил себе добиваться чести увидеть вас, - начал мистер Каркер, - и я осмелился указать, что пришел по делу, потому что...

– Быть может, мистер Домби поручил вам передать мне какое-нибудь порицание?
– спросила Эдит.
– Мистер Домби оказывает вам такое необычайное доверие, сэр, что вряд ли вы меня удивите сообщением, что именно в этом и заключается ваше дело.

– У меня нет никакого поручения к леди, которая украшает своим блеском его имя, - сказал мистер Каркер.
– Но я в своих собственных интересах умоляю эту леди быть справедливой к смиренному слуге, взывающему к ней о справедливости... к простому подчиненному мистера Домби... к человеку, который занимает скромное положение... и подумать о том, что вчера вечером я был совершенно беспомощен и не мог уклониться, когда меня заставили быть свидетелем весьма мучительных объяснений.

– Дорогая моя Эдит, - тихим голосом промолвила Клеопатра, опуская лорнет, - право же, это очаровательно со стороны мистера... как его там зовут. И в этом столько сердца!

– Ибо я осмеливаюсь, - продолжал мистер Каркер, с почтительной признательностью обращаясь к миссис Скьютон, - я осмеливаюсь назвать это мучительными объяснениями, хотя таковыми они были только для меня, который имел несчастье при этом присутствовать. Столь незначительная размолвка между патронами - между теми, кто питает друг к другу бескорыстную любовь и готов принести себя в жертву, - это ничто. Как выразилась вчера вечером весьма правильно и с таким чувством сама миссис Скьютон, это - ничто.