– Уж вы простите, что я это сделал, приятель, - не без стыда и смущения сказал капитан мистеру Тутс.

– Капитан Джилс, - ответил мистер Тутс, - что бы вы ни сделали, я всем останусь доволен.

Капитан искрение поблагодарил его и, обещав вернуться не позже чем через пять минут, отправился разыскивать человека, доверившего мистеру Тутсу это таинственное поручение. Бедняга мистер Тутс, предоставленный самому себе, лег на диван, отнюдь не подозревая, кто покоился здесь совсем недавно, и, глядя на окно под самым потолком и предаваясь мечтам о мисс Домби, потерял представление о времени и пространстве.

Для него это было к лучшему, ибо, хотя капитан отсутствовал недолго, но все-таки гораздо дольше, чем предполагал. Вернулся он очень бледный и в сильном волнении, и даже похоже было на то, что он всплакнул. Казалось, он утратил дар речи и обрел его вновь лишь вслед за тем, как наведался в буфет и хлебнул рому из четырехугольной бутылки, после чего испустил глубокий вздох и сел на стул, прикрывая лицо рукой.

– Капитан Джилс, - участливо сказал мистер Тутс, - я верю и надеюсь, что ничего плохого не случилось.

– Благодарю вас, приятель, ровно ничего, - ответил капитан.
– Как раз наоборот.

– Вы как будто чем-то ошеломлены, капитан Джилс, - заметил мистер Тутс.

– Что и говорить, приятель, меня захватили врасплох, - согласился капитан.
– Верно.

– Не могу ли я чем-нибудь помочь, капитан Джилс?
– осведомился мистер Тутс.
– В таком случае, располагайте мною.

Капитан отнял руку от лица, посмотрел на мистера Тутса с какою-то странной жалостью и сочувствием, взял его за руку и крепко ее пожал.

– Нет, благодарю вас, ничем не можете, - сказал капитан.
– Но вы оказали бы мне услугу, если бы распрощались сейчас со мной. Мне кажется, братец, - он снова пожал ему руку, - вы чудеснейший парень в мире после Уольра, хотя и в другом роде, чем он.

– Честное слово, капитан Джилс, - отозвался мистер Тутс, предварительно похлопав капитана по руке, а затем пожав ее вторично, - я в восторге от вашего доброго мнения обо мне. Благодарю вас.

– Держитесь крепче и не падайте духом, - сказал капитан, поглаживая его по спине.
– Велика беда! На свете много хорошеньких девушек.

– Не для меня, капитан Джилс, - торжественно ответил мистер Тутс.
– Не для меня, уверяю вас! Чувства мои по отношению к мисс Домби столь неописуемы, что мое сердце превратилось в необитаемый остров, на котором живет она одна. Я худею с каждым днем и горжусь этим. Если бы вы посмотрели на мои ноги, когда я снимаю башмаки, вы бы поняли, что такое любовь без взаимности. Мне прописали хинин, но я не принимаю, потому что вовсе не хочу укреплять свое здоровье. Да, не хочу. Впрочем, об этом запрещено упоминать. До свидания, капитан Джилс!

Капитан Катль, сердечно ответив на прощальное приветствие мистера Тутса, запер за ним дверь, покачал головой с тою же странной жалостью и сочувствием, с какими смотрел на него раньше, и пошел наверх узнать, не нуждается ли Флоренс в его услугах.

Когда капитан поднимался по лестнице, выражение его лица совершенно изменилось. Он вытирал глаза платком, он полировал рукавом переносицу так же, как делал это утром, но выражение его лица резко изменилось. Он казался то чрезвычайно счастливым, то печальным, но какая-то глубокая серьезность, разлитая во всех его чертах, была совершенно ему несвойственна и очень его красила, как будто его лицо подверглось некоему очистительному процессу.

Раза два или три он тихонько постучал своим крючком в дверь Флоренс, но, не получив никакого ответа, осмелился сначала заглянуть, а потом войти в комнату; быть может, он отважился на этот последний шаг благодаря тому, что был встречен, как старый знакомый, Диогеном, который, растянувшись на полу возле кровати, завилял хвостом и, не потрудившись встать, посмотрел, моргая, на капитана.

Она спала тяжелым сном и во сне стонала. А капитан Катль, поистине благоговея перед ее юностью, красотой и скорбью, поправил ей подушку, разгладил сбившийся плащ, которым она была прикрыта, плотнее задернул занавески, чтобы она хорошенько выспалась, и, на цыпочках выйдя из комнаты, стал караулить на лестнице. Все движения его и походка стали такими же легкими, как у самой Флоренс.

В этом сложном мире долго еще останется неразрешенным вопрос, что есть наилучшее доказательство благости всемогущего - нежные ли пальцы, созданные для сочувственного, ласкового прикосновения и для утоления боли и горя, или грубая, жесткая рука, рука капитана Катля, которую сердце в один миг может направить и смягчить.

Флоренс спала на своем ложе, забыв о своей бесприютности и сиротстве, а капитан Катль сторожил на лестнице. Всхлипывание или особенно громкий стон по временам заставляли его подойти к двери, но постепенно сон ее стал спокойнее, и вахта капитана протекала мирно.