То ли мое сообщение оказало благотворное действие на его расположение духа, то ли ему доставили удовольствие размышления о прошлом, - не могу сказать, но, во всяком случае, расположение духа у него улучшилось. За обедом он говорил больше, чем обычно, спросил свою мать (которая была освобождена от своих обязанностей с того момента, как мы возвратились домой), не слишком ли он стар, чтобы оставаться холостяком, а однажды бросил такой взгляд на Агнес, что я готов был отдать все на свете за удовольствие сбить его с ног.

Когда мы, трое мужчин, остались одни после обеда, он еще больше осмелел. Вина он почти не пил, и эта смелость, мне кажется, вызвана была его торжеством и усугублялась искушением сделать меня свидетелем того, что происходит.

Накануне я заметил, что он старался подпоить мистера Уикфилда, и, уловив взгляд, брошенный на меня Агнес, когда она уходила, я ограничился одной-единственной рюмкой и предложил последовать за Агнес. И теперь я хотел поступить точно так же, но Урия меня опередил.

– Мы редко видим нашего гостя, сэр, - обратился он к мистеру Уикфилду, сидевшему - как это было непохоже на прежние времена!
– в конце стола.
– И я предлагаю выпить в его честь. Одну-две рюмки, если вы не возражаете. За ваше здоровье и счастье, мистер Копперфилд!

Я вынужден был сделать вид, будто пожимаю ему руку, которую он протянул через стол, а затем, совсем с другим чувством, пожал руку несчастного джентльмена, его компаньона.

– А теперь, мой компаньон, - продолжал Урия, - я беру на себя смелость... может быть, и вы предложите какой-нибудь тост, который доставит удовольствие Копперфилду?

Не буду останавливаться на том, как мистер Уикфилд предлагал выпить за мою бабушку, за мистера Дика, за Докторс-Коммонс и Урию, и как всякий раз он выпивал по две рюмки; не буду описывать, как он, сознавая свою слабость, безуспешно пытался с ней бороться, как он мучился от стыда за поведение Урии и вместе с тем хотел его ублажить, и как ликовал Урия, извиваясь и унижая его на моих глазах. Тяжело мне было это видеть, и моя рука отказывается об этом писать.

– А теперь, мой компаньон, - сказал, наконец, Урия, - и я хочу предложить еще один тост, но смиренно прошу налить рюмку до краев, потому что этот тост - за самое прелестное создание женского пола!

У отца Агнес рюмка была пуста. Он поставил ее на стол, взглянул на портрет, на который так была похожа Агнес, поднес ко лбу руку и откинулся на спинку кресла.

– Я человек слишком ничтожный и смиренный, чтобы пить за ее здоровье, продолжал Урия, - но я преклоняюсь... я обожаю ее!

Если бы ее отец испытывал любую физическую боль, мне не было бы так страшно, как тогда, когда я увидел, какие душевные муки он терпит, сжимая обеими руками голову.

– Агнес, - воскликнул Урия, то ли не глядя па него, то ли не понимая его состояния, - Агнес Уикфилд, могу смело сказать, прелестнейшая из женщин! Разрешите говорить откровенно среди друзей - быть ее отцом большая честь, но быть ее мужем...

Избави меня бог когда-нибудь еще слышать такой вопль, какой издал отец, поднявшись из-за стола!

– В чем дело?
– смертельно побледнев, произнес Урия.
– Надеюсь, мистер Уикфилд, вы не сошли с ума? Да, я домогаюсь сделать вашу Агнес - своей Агнес, но на это у меня такие же права, как и у любого. Больше прав, чем у любого другого!

Я охватил руками мистера Уикфилда, я умолял его успокоиться, я заклинал его всем, что только мог придумать, и прежде всего его любовью к Агнес. Он обезумел. Рвал на себе волосы, бил себя по голове, отталкивал меня, старался освободиться, не говоря ни слова и ничего не видя; точно слепой, он устремился неведомо куда... Глаза его были выпучены, лицо искажено страшное зрелище!

Бормоча что-то несвязное, но с необыкновенным жаром я умолял его опомниться и выслушать меня. Я молил его подумать об Агнес, об Агнес и обо мне, молил вспомнить, как мы росли вместе с Агнес и как я любил и уважал ее - радость его и гордость. Я всячески старался вызвать перед ним образ Агнес, даже упрекал в том, что он не щадит ее, так как она может узнать о происшедшей сцене.

Может быть, мои старания помогли в какой-то мере, а может быть, припадок его начал ослабевать сам собой, но постепенно он стал вырываться из моих рук все слабее и все чаще на меня поглядывал, сначала очень странно, а затем взор его стал более осмысленным. Наконец он произнес:

– Я это знаю, Тротвуд... Мое любимое дитя и вы... да, я знаю! Но посмотрите на него!

Он показал на Урию - бледный, застигнутый врасплох, тот с яростью сверкал глазами из какого-то угла, обманутый, очевидно, в своих расчетах.

– Посмотрите на моего мучителя!
– продолжал мистер Уикфилд.
– Из-за него я мало-помалу потерял свое имя и репутацию, мир и покой, дом и семейный очаг.

– Вернее, я сохранил вам ваше имя и репутацию, мир и покой, - быстро сказал Урия с видом хмурым и смущенным, желая выйти из неловкого положения.
– Оставьте эти глупости, мистер Уикфилд! Если я немного забежал вперед, а вы этого не ждали, что ж, я могу повернуть назад. Какой кому от этого вред?