– Да. До завтра. Но за то подарил ей два улья пчел.

– Напрасно. Насчет масла сказал?

– Сказал, – отвечал Пятищев и соврал.

Кабинет Пятищева начали перевозить перед обедом. Семья Пятищева в последнее время полного разорения обедала в час дня, и часто все звали этот обед, по старой привычке, завтраком, так как прежде, при поваре, в эти часы бывал завтрак, а обед подавали в семь часов вечера. Пятищев и не ожидал, какое затруднение представит перемещение кабинета в домик управляющего. Книжные шкафы нельзя было поднять вместе с книгами, и книги пришлось перевозить отдельно в бельевых корзинках. Большое затруднение представлял и письменный стол на шкафчиках, в которых помещались разные бумаги, накопившиеся за несколько десятков лет. Тут были дневники Пятищева, которые он вел в молодости, записки его деда, письма, когда-то полученные его дедом, карандашные виды лучших уголков имения, сделанные с натуры его матерью, и много, много ненужных бумаг, совершенно лишних для сохранения. Приходно-расходные книги по имению, тоже за десятки лет, помещались в ящиках под оттоманкой. Их также нужно было вынуть, чтобы перевезти оттоманку. Пришлось разбирать и старинное бюро на жиденьких четыреугольных ножках с бронзовыми башмачками, со множеством шкафчиков и ящичков с изображением на дверцах врезанных мальтийских крестов из черного дерева. Шкафчики были наполнены аптекарскими травами, банками с лекарством для подачи первой помощи, пакетиками с образцами овса, ржи, проса, гречихи и пшеницы. Шкафчики также пришлось снимать со штифтов. С перевозкой возились Левкей, два мужика из деревни, Марфа и капитан. Помогал и сам Пятищев, но разбил бутылку с вонючим маслом оленьего рога, предохраняющим скот от оводов, несколько стекол в рамках фотографий и оставил, чувствуя себя совсем неспособным к этому. У него тряслись руки и заплетались ноги.

Под кабинет выбрали самую большую комнату в домике управляющего, ту, где находилась спальня Василисы, но и туда не вошла вся мебель кабинета. Несколько кресел пришлось втащить на чердак. Высокие книжные шкафы упирались в потолок низкой комнаты, и на них нельзя уже было поставить бронзовых бюстиков русских писателей-классиков, которые стояли на шкафах раньше. Книги так и остались в корзинах, а половину их сложили в углу на полу. Оттоманка заняла вторую стену, и кровать пришлось поставить у третьей стены так, что она заняла одну створку двери. Навесили тяжелые зеленые триповые драпировки к окнам на имевшиеся крючья, а занавески эти своими концами легли аршина на полтора на пол. Было так тесно, как в мебельной лавке. Бюро, вставшее в простенок между окнами, загородило добрую треть окон, до того узок был простенок. На стульях лежали рамки с фотографиями, на подоконниках стояли бюстики. Мольберту с большим портретом жены Пятищева совсем не было места.

Пятищев вошел в комнату вместе с капитаном, и им еле можно было повернуться. Сердце Пятищева болезненно сжалось, и он даже смахнул слезу с глаза, выступившую на ресницы. Капитан заметил это и сказал ему в утешение:

– Ну, как-нибудь покуда. В тесноте да не в обиде… К тому же ты ведь говоришь, что только на неделю… Не следовало въезжать сюда… Надо было прямо ехать в Колтуй. Найти там квартиру и ехать… – прибавил он.

– Нет, я за границу!.. Я должен удалиться хоть как-нибудь за границу! – воскликнул почти с воплем Пятищев. – Мне нельзя жить в этой обстановке. Я не могу… Я не в силах! Это все будет напоминать мне, раздражать меня, и я могу сойти с ума!

– Какие пустяки… Какой вздор… А ты смирись, и отлично докончим мы свои дни в Колтуе, – утешал его капитан. – А вот я, когда вспомню, как я жил в землянке, во время турецкой войны, так все это мне раем кажется. Смирись.

– Да уж и так смирился, но чего же больше-то! – проговорил Пятищев и вышел из домика.

Пообедала семья Пятищева только молочным супом с вермишелью, да был, как всегда в последнее время, картофель в мундире. Из лавки вместе с хлебом на деньги, взятые у Василисы, были принесены кусок баранины и масло, но Марфе некогда было стряпать. Она помогала переносить вещи Пятищева в дом управляющего. Капитан и тут утешал семью и говорил:

– Зато уж у нас сегодня на новоселье будет лукулловский ужин. В корзинку с творогом попало более десяти довольно крупных карасей-дураков. Будет уха из карасей и жареная баранина со сморчками.

Когда обед кончился, Пятищев, стараясь быть как можно мягче, сказал княжне:

– Ну, княжна, теперь уж не прогневайся. Сейчас придется тебя с твоим Бобочкой перевозить в новое помещение. Комнатка там у тебя маленькая, но очень приветливая. Ты ведь знаешь этот домик? Там у управляющего детская была… Окна в садик… Под окном бузина… Она уж распускается.

Княжна затрясла головой, слезливо заморгала глазами и молчала.

– Всей вашей обстановке, княжна, там не поместиться, – начал капитан. – Кое-что мы поставим на чердак.

Но ведь это только на время, Ольга Петровна, только на время, всего на одну неделю, а уж в Колтуе мы постараемся нанять квартирку на отличку. Для вас даже две комнатки. Лучше уж на чем-нибудь другом сжаться, а только чтобы вам было хорошо.

Княжна отвернулась от капитана, взяла на руки мопса и глухим голосом произнесла:

– Не выеду я отсюда… Никогда не выеду!

– Княжна, этого невозможно сделать… – подступил к ней Пятищев. – Я дал слово. Этот человек ненавистен тебе, я не называю его имени, но я дал ему честное слово.

– Это ты дал, а не я. А я не выеду. Не выеду! Пусть меня силой вышвырнет он.

– Но что же хорошего, княжна, если силой? Лучше же без скандала. К тому же это неизбежно. Подумай… Ведь худой мир лучше доброй ссоры.

– С места не двинусь! – упрямилась княжна, пошла к себе в комнату и легла на постель, положив рядом с собой мопса.

– Что мне с ней делать! – почти с отчаянием обратился Пятищев к капитану.

– И ума не приложу, – развел руками капитан. – Пусть покуда переносят мои вещи. А княжна пусть полежит. Может быть, когда она успокоится, то можно будет и приступить.

Стали выносить вещи капитана. Его движимость была невелика: складная кровать с жиденьким тюфячком, две подушки, чемодан с бельем, стенной ковер, ружье и старые турецкие пистолеты с кремнями. Перемещено это было скоро. У Лидии была только постель. Ее решили поместить в комнатке, предназначенной для столовой, за ширмами. Марфа с кухонной посудой тоже перебралась в кухню домика управляющего.