Да, это были черты лица мистера Лиливика, но странно изменившиеся. Если какой-либо пожилой джентльмен почитал существенно важным появляться в обществе чисто и гладко выбритым, то таким пожилым джентльменом был мистер Лиливик. Если какой-либо сборщик держал себя, как подобает сборщику, и всегда сохранял вид торжественный и исполненный достоинства, словно весь мир был записан у него в книгах и еще не заплатил за последние два квартала, то таким сборщиком был мистер Лиливик. А теперь он сидел здесь с обременяющими его подбородок остатками бороды, отросшей по крайней мере за неделю, сидел в запачканных и измятых брыжах, которые прижимались к его груди, вместо того чтобы смело торчать вперед, и с видом таким смущенным и прибитым, таким безнадежным и выражающим такое унижение, скорбь и стыд, что, если бы души сорока несостоятельных квартирохозяев, у которых выключили воду за невзнос платы, воплотились в одном теле, это одно тело вряд ли могло бы выразить такое отчаяние и разочарование, какие выражала сейчас особа мистера Лиливика, сборщика.

Ньюмен Ногс окликнул его по имени, и мистер Лиливик застонал, потом кашлянул, чтобы заглушить стон. Но стон был полноценным стоном, а покашливание только хрипением.

— Что-нибудь неладно? — спросил Ньюмен Ногс.

— Неладно, сэр! — повторил мистер Лиливик. — Водопроводный кран жизни высох, сэр, и осталась только грязь.

Так как эта реплика, стиль которой Ньюмен приписал недавнему общению мистера Лиливика с драматическими актерами, не вполне разъяснила дело, Ньюмен хотел задать еще вопрос, но мистер Лиливик предупредил его, горестно протянув руку для рукопожатия, а затем махнув этой рукой.

— Пусть меня побреют, — сказал мистер Лиливик. — Это будет сделано раньше, чем кончат с Морлиной. Ведь Это Морлина, не так ли?

— Да, — сказал Ньюмен.

— У Кенуигсов родился мальчик, не правда ли? — осведомился сборщик. Ньюмен снова сказал:

— Да.

— Хорошенький мальчик? — спросил сборщик.

— На вид не очень противный, — ответил Ньюмен, приведенный в некоторое замешательство этим вопросом.

— Бывало, Сьюзен Кенуигс говорила, что, если когда-нибудь будет еще мальчик, — заметил сборщик, — она надеется, он будет похож на меня. А этот похож, мистер Ногс?

Вопрос был затруднительный, но Ньюмен ответил мистеру Лиливику уклончиво, что, по его мнению, со временем малютка может оказаться на него похожим.

— Почему-то мне было бы приятно увидеть кого-нибудь похожего на меня, прежде чем я умру, — сказал мистер Лиливик.

— Но пока вы еще не собираетесь это сделать? — осведомился Ньюмен.

На что мистер Лиливик ответил торжественно:

— Пусть меня побреют!

И, снова отдав себя в руки помощника, не проронил больше ни слова.

Такое поведение было удивительно. Мисс Морлина, рискуя, что ей, того гляди, отхватят ухо, не могла удержаться и раз двадцать оглядывалась в продолжение вышеупомянутого разговора. Однако на нее мистер Лиливик не обращал ни малейшего внимания, даже старался (по крайней мере так показалось Ньюмену Ногсу) ускользнуть от ее наблюдения и ежился всякий раз, когда привлекал к себе ее взгляды. Ньюмен недоумевал, чем могла быть вызвана такая перемена в манерах сборщика. Но, рассудив философически, что, по всей вероятности, он рано или поздно об этом узнает, а до той поры прекрасно может подождать, он не испытывал особенного беспокойства по случаю странного поведения старого джентльмена.

Когда с подстриганьем и завивкой было покончено, старый джентльмен, который сидел в ожидании, встал и, выйдя с Ньюменом и его опекаемой, взял Ньюмена под руку и некоторое время шествовал, не делая никаких замечаний. Ньюмен, которого мало кто мог превзойти в уменье безмолвствовать, не пытался нарушить молчание, и так продолжали они идти, пока почти не поравнялись с домом мисс Морлины, а тогда мистер Лиливик задал вопрос:

— Мистер Ногс, Кенуигсы были очень потрясены этим известием?

— Каким известием? — спросил в свою очередь Ньюмен.

— Что я… я…

— Женились? — подсказал Ньюмен.

— Да! — ответил мистер Лиливик опять со стоном, который на этот раз не был замаскирован даже сопеньем.

— Мама расплакалась, когда узнала, — вмешалась мисс Морлина, — но мы долго от нее скрывали, а папа был очень удручен, но теперь ему лучше, а я была очень больна, но мне тоже лучше.

— Ты бы поцеловала твоего двоюродного дедушку Лиливика, если бы он тебя попросил об этом, Морлина? — нерешительно осведомился сборщик.

— Да, поцеловала бы, дядя Лиливик, — ответила Морлина с такой же энергией, какая была свойственна ее матери и отцу, — но не тетю Лиливик. Она мне не тетя, и я никогда не буду называть ее тетей.

Едва были произнесены эти слова, как мистер Лиливик схватил мисс Морлину на руки и поцеловал ее. Находясь к тому времени у двери дома, где жил мистер Кенуигс (дверь, как упоминалось выше, обычно была открыта настежь), он вошел прямо в гостиную мистера Кенуигса и поставил мисс Морлину посреди комнаты. Мистер и миссис Кенуигс сидели за ужином. При виде вероломного родственника миссис Кенуигс побледнела и почувствовала дурноту, а мистер Кенуигс величественно поднялся.

— Кенуигс, — сказал сборщик, — пожмем друг другу руку!

— Сэр! — сказал мистер Кенуигс. — Было время, когда я с гордостью пожимал руку такому человеку, как тот, который сейчас меня созерцает. Было время, сэр, — сказал мистер Кенуигс, — когда посещение этого человека пробуждало в груди моей и моего семейства чувства натуральные и бодрящие. Но теперь я смотрю на этого человека с волнением, превосходящим решительно все, и я спрашиваю себя: где его честь, где его прямота и где его человеческая природа?

— Сьюзен Кенуигс! — проговорил мистер Лиливик, смиренно обращаясь к племяннице. — Ты мне ничего не скажешь?